поплыла дальше, дальше, туда, где волны не так круто вздымались и где свободно трепетала колючим серебром равнина моря. Потом ныряли, плескались, пытались лежать на волнах, а устав, поплыли к берегу.
Легли на псевдоскатерть и, как это обычно и бывает, почувствовали жажду. Взяли по банке пива, открыли и стали пить. Николай достал сигареты, предложил Нине. Она потянулась мокрыми пальчиками, осторожно, за фильтр, взяла сигарету. Он поднес ей огонь зажигалки, прикурил сам. Они сидели рядом.
– Я еще с утра хотела на пляж сходить, но не нашла тебя.
– Я был занят.
Она, затягиваясь и изредка делая глоток из банки, стала глядеть вдаль, зарываясь ступнями с красными лакированными ноготками в песок; потом мельком взглянула на него, пригляделась и, усмехнувшись, сказала вдруг:
– Вижу, я тебе нравлюсь.
– Конечно, нравишься, котенок, – сказал Николай и лег на живот. – Еще бы не нравишься. У тебя фигурка загляденье, а ножки – прямо лестница на небо. А глазки!.. Я таких глазок еще не видел. Только ты сейчас… – он замолчал, подыскивая слова.
– Что я?
– От тебя сейчас холодком повеяло.
– Ты наблюдательный. Это потому, что я вспомнила почему-то…
Нина замолчала.
– Что ты вспомнила, крошка?
– Ты способен безумно полюбить женщину? – вдруг спросила она.
Николай ухмыльнулся, но тут же согнал улыбку, боясь, что она заметит и обидится.
– Конечно, котенок.
Он взял Нину за руку, и она не отняла ее.
– А почему ты спросила? Ты во мне сомневаешься? – он пододвинулся к ней.
– Понимаешь, я до последнего времени думала, что уже никогда никого не смогу полюбить.
– Я так понимаю, что у тебя была несчастная любовь. Хотя нет, беру свои слова обратно. Как же можно тебя не полюбить? Может, ты полюбила, а он оказался голубым? Сейчас, знаешь, такое повсеместно встречается. Так, что ли, крошка?
– Да нет, понимаешь, совсем другое. Я еще не встречала человека, которого могла бы полюбить, – она бросила быстрый взгляд на Николая. – В общем, до последнего времени не встречала. И дело совсем не в том. Понимаешь, меня вырастил отец, мама умерла, когда я была маленькой. Папа стал для меня всем, он и маму заменил. А потом.., а потом…
– Что потом? Ты выросла, он отдалился, наверное, уже не понимал тебя, и ты почувствовала себя покинутой и одинокой.
– Не совсем так. Нет, совсем не так. Понимаешь, он действительно меня перестал понимать, но не в этом дело…
– Так в чем же?
– Когда я была еще совсем девчонкой, меня: изнасиловали.
Николай молчал, ее ладонь безжизненно замерла в его руке.
– Отец знал? – нарушил он наконец молчание.
Нина кивнула.
– И что?
– Ничего. Я не могу тебе всего рассказать. Пока не могу.
Солнечный жар тек все гуще, тела их давно обсохли. Николай сел, не выпуская ее пальцев, и другой рукой обнял за накаленные плечи.
– Если тебе тяжело, лучше не вспоминай сейчас.
Нина быстро-быстро закивала опущенной головой, и Николай испугался, что она сейчас заплачет.
Он взял сумку с продуктами, выбрал два больших апельсина. Пошел к воде, где заблаговременно придавленный камнем был притоплен пакет с банками.
Взял две банки джина с тоником, вернулся и предложил Нине. Они открыли банки и стали пить. Потом Николай сунул себе в губы две сигареты, прикурил и одну дал ей. Нина благодарно кивнула. Было приятно пить относительно прохладный напиток. Солнечный жар и разбавленный жар спиртного соединялись; конечно, Николай сочувствовал, что говорить. Он очистил апельсин и протянул Нине. Она взяла, стала отделять дольки и есть-.
– Понимаешь, – сказала она, – после того случая, я как бы и жить перестала. У меня все внутри было выжжено. Весь мир превратился в головешки, все сгорело.
Я всех возненавидела. Я не знала… Я ничего не знала, думала ничего подобного со мной не могло произойти. С любой другой девчонкой, но не со мной. А после пришла к выводу, что все мужчины, все люди такие… и решила мстить.
– Кому?
– Всем, – отрезала она. – Люди снаружи все гладкие, хорошие, добрые. А внутри черные, страшные,
