Пожалуй, впервые за эти две недели я захотела есть. Позвала медсестру.
– Я не могу есть кашу и хлеб. Но я съела бы неразмолотое зерно. Есть оно у вас?
Она молча вышла, чтобы донести полковнику. Сквозь кирпичную толщу стен я видела, как он, сгорбленный и мрачный, снял телефонную трубку в своем кабинете:
– Зерна? Ну… и дайте, если просит. Только? Дайте овса.
Они принесли мне миску овса.
Я лежала и жевала.
Потом спала.
Ночью ко мне пришел полковник. Притворил за собой дверь, присел на краешек койки.
– Я не представился тогда, – тихо заговорил он.
– В этом нет необходимости. Вы – Лапицкий Виктор Николаевич.
– Я понял, я понял… – махнул он рукой. – Вы все знаете про меня. И… про всех, наверно.
Я смотрела на него. Он расстегнул ворот кителя, судорожно вздохнул и зашептал:
– Не бойтесь, здесь не подслушивают. Вы… вы можете сказать: меня арестуют или нет?
– Не знаю, – честно ответила я.
Он помолчал, потом скосил глаза в сторону и быстро зашептал:
– Я уже восемь суток не спал. Восемь! Не могу заснуть. С барбиталом засыпаю на час и вскакиваю, как сумасшедший. У нас большие перемены. Идут аресты. Метут всех, кто работал с Берией и Абакумовым. А кто с ними не работал? Вы же тоже работали.
– Я работала на нас.
– Двое моих друзей из третьего отдела арестованы. Масленников покончил с собой. Масленников! Понимаете? Метет хрущевская метла… М-да…
Я молчала. Сердце знало, чего он хочет. Он вспотел:
– Я пережил две чистки – в 37-м и в 48-м. Чудом уцелел, не попал под колесо. Переживать еще одну у меня просто сил нет. Знаете, я не спал восемь суток. Восемь!
– Вы уже говорили.
– Да, да.
– Чего вы хотите от меня?
– Я… я хочу… я знаю – вы реальный разведчик. Реальный агент. Кого – не знаю. Думаю – американцев. Но – реальный, настоящий разведчик! Не те липовые, которых сотнями пекут наши костоломы, чтобы сдать дело. Я предлагаю вам договор: я вывожу вас отсюда, а вы помогаете мне уйти за границу.
– Я согласна, – быстро ответила я.
Он был удивлен. Вытерев пот со лба, он зашептал:
– Нет, вы поймите, это не дешевая провокация и не… не бред невыспавшегося чекиста. Я реально предлагаю вам это.
– Понятно. Я же сказала – согласна.
Лапицкий глянул пристально. В лихорадочных глазах его появился смысл.
– Я был уверен! – прошептал он с восторгом. – Не знаю… не понимаю – почему, но я был уверен!
Я посмотрела в потолок:
– Я тоже была уверена, что выйду отсюда.
И это была правда.
Полковник Лапицкий вывел меня из следственного изолятора в Лефортово 18 августа 1953 года.
Шел мелкий дождь. На служебной машине полковника мы доехали до Казанского вокзала, где он ее навсегда бросил. Потом сели на электричку и поехали в подмосковный поселок Быково. Там на даче родственников сестры Юс жили Шро и Зу.
Они встретили меня восторженно, но не как умершую и воскресшую: их сердца знали, что я жива.
Задушив полковника Лапицкого, мы на двое суток предались сердечному общению. Мое истосковавшееся сердце неистовствовало. Я пила и пила своих братьев. До изнеможения.
Закопав ночью труп Лапицкого, мы утром покинули Москву.
Через трое суток в Красноярске на вокзале нас встречали Ауб, Ном и Рэ. Всех их мы с Адр вернули к жизни в подвале Большого Дома.
Так я оказалась в Сибири.
Темным декабрьским утром мое сердце дважды содрогнулось от боли: в далекой Москве расстреляли Ха и Адр. Мясные машины цавсегда остановили их горячие и сильные сердца.
И мы не смогли помешать этому.
Прошло шесть лет.
Я вернулась в Москву.
Трое братьев умерли своей смертью. Умерла и старая Юс. Свет Изначальный, сиявший в них, воплотился в другие тела, только появившиеся на земле. И нам предстояло найти их заново.
Лагерь по добыче ЛЬДА распустили. Профессоров, обосновавших важность изучения «тунгусского ледяного феномена», посмертно окрестили лжеучеными, секретный проект «Лед» был ликвидирован. Ликвидировали и «шарашку», где изготовляли ледяные молоты.
Тем не менее братство крепло и росло. Запасов льда, добытого еще в сталинские времена, хватало на все. В 1959-м мы были благодарны зекам лагеря №312/500. Своими кирками они заложили необходимую ледяную базу. Кубометры льда спали в холодильниках и подземных хранилищах, ожидая своего часа. Часть льда уходила за границу по старым каналам МГБ. Из оставшегося льда мы делали ледяные молоты.
Их пускали в дело редко, так как поиск НАШИХ сузился. Он стал более локальным. Теперь, без поддержки МГБ, мы искали своих осторожно, тщательно готовясь к простукиванию. Вокзалы, кинотеатры, рестораны, концертные залы и магазины были главными местами нашего поиска. Русых людей с голубыми глазами выслеживали, похищали и простукивали. Но больше всего нам везло почему-то в библиотеках. Там всегда сидели тысячи мясных машин и занимались молчаливым безумием: внимательно перелистывали бумажные листы, покрытые буквами. Они получали от этого особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Толстые потертые книги были написаны давно умершими мясными машинами, портреты которых торжественно висели на стенах библиотек. Книг были миллионы. Их непрерывно размножали, поддерживая коллективное безумие, чтобы миллионы мертвецов благоговейно склонились над листами мертвой бумаги. После чтения они становились еще мертвее. Но среди этих оцепеневших фигур были и наши. В громадной Библиотеке имени Ленина мы нашли восьмерых. В Библиотеке иностранной литературы – троих. В Исторической – четверых.
Братство росло.
К зиме 1959-го в России нас было уже 118.
Наступили бурные шестидесятые.
Время потекло быстрее.
Появились новые возможности, открылись перспективы.
Наши стали продвигаться по службе, занимать ответственные посты. Братство снова проникало в советскую элиту, но теперь снизу. У нас появились три новых брата в Совете Министров и один в ЦК КПСС. Сестра Чбе стала министром культуры Латвии, братья Энт и Бо заняли руководящие посты в Министерстве внешней торговли, сестра Уг вышла замуж за командующего войсками ПВО, брат Не стал директором Малого театра.
И самое главное – братья Ауб, Ном и Мир организовали в Сибири научное общество по изучению ФТМ (феномена тунгусского метеорита). Оно было поддержано в Академии наук и существовало на государственные деньги. Почти ежегодно к месту падения снаряжались экспедиции.
И ледяные глыбы снова потекли в Москву.
Мы работали.
В семидесятые могущество братства усилилось.
Обретенный брат Леч стал директором СЭВ. Самое поразительное, что его дочь и внук тоже оказались нашими. Это был первый случай, когда семья была живой. Леч, Март и Борк стали оплотом братства в советской номенклатуре. СЭВ заработал на нас. Благодаря Леч мы установили тесные контакты с нашими в
