— Охооооо… хох… проехали… хт…
Он вытер ладонью обоженный рот, вытащил тампоны из носа, положи на блюде.
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно пополз за кулисы.
— Очено смешно… — буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы, — усраться можно от вашего юмора…
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно стягивались к ним.
С ноги клоуна соскочил ботинок. Клоун высунулся из-за кулис протянул руку. Ботинок взвился и исчез под куполом цирка.
— А Чесленко что? — Винокуров переключил скорость, газанул.
— Говорит, работа слабая.
— Ну, а конкретно?
— Конкретно, экспериментальная часть куцая, говорит.
— Идиот!
Винокуров крутанул руль, машина повернула. Выехали на Ильинское. Бокшеев курил, пуская дым в окно. Соловьев смотрел на стелящуюся дорогу.
— Ну, а старик-то? — не оборачиваясь, спросил Винокуров.
— Чего старик… старик сказал, конечно. Защищал. На промышленное внедрение нажимал, на сложность испытаний. Экономия большая, там, механические свойства высокие. А Чесленко потом по таблицам пошел. Почему, говорит, устойчивость к интеркристаллитной коррозии так мало экспериментирована? И вообще, говорит, черные точки очень сомнительные. Элемент произвола.
— Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
— Да что Женька. Все то же, знаешь как он. Тот про Фому, а этот про Ерему. Тычет ему в диаграмму с никелем. Ну где коррозионное растрескивание. У нас, говорит, скорость коррозии крайне мала. От концентрации кислоты почти не зависит. Везде, говорит, вертикальные кривые.
— Ой, Женя, Женя… он бы лучше про стабилизирующий отжиг сказал. Хром-то равномерно по зерну распределяется, чего ж он…
Проехали пост ГАИ, свернули на проселочную. Бокшеев кинул окурок за окно:
— Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну, какого черта Женька испытания скомкал? Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него даже изотермического разреза нет, ну это уж надо было…
— Но, дорогой мой, образование фаз — это дело учебника, а не кандидатской.
— А как мы о перекристаллизации судить будем? По чему? Только по аустенитной устойчивости?
— Конечно! А по чему же?! Мы же состав знаем, зачем воду в ступе толочь?
— Пашенька, кандидатская — это всестороннее исследование прежде всего.
— Да Женьке достаточно механических характеристик. Сережа! Это же уникальная сталь, как ты не понимаешь!
— Тогда надо было просто оформлять изобретение, а не писать кандидатскую.
— Ну что за чушь?!
— Ладно, ребят, хватит, спорить. Все равно предварительная — это предварительная. В конце концов, ничего страшного. Крепче будет. Женьке ругань на пользу, я ж его знаю. А защитится он с блеском, вот увидите.
— Дай-то бог….
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил двигатель.
Бокшеев с Соловьевым вылезли из машины
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
— Красота-то а… — Бокшеев потянулся.
— Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
— Подальше… — Винокуров выбрался из кабины, открыл багажник. — Ну, что, давайте устраиваться.
— Давай, давай…
Расстелили на мокрой траве брезент, поставили канистру с пивом, авоську с продуктами. Бокшеев достал из портфеля четыре воблы.
— Ну вот, а вы хотели в рыгаловку в эту идти, — Винокуров разлил пиво по стаканам, — Здесь у него и вкус-то совсем другой. А там оно мочой старого киргиза пахнет.
— Ну, Петруша, не преувеличивай. — Соловьев стал чистить воблу. — Это ведь от бара зависит…
— От бара! Сказал тоже. Западная терминология, дорогой мой. В Москве баров и ресторанов нет, запомни. Есть тошниловки и рыгаловки.
— Да брось ты. «Националь», — тошниловка по-твоему?
— Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдет — и там тоже будут тошниловки и рыгаловки.
— В Ленинграде хорошие рестораны.
— Немного получше наших. Берите, — Винокуров протянул стаканы.
— Слушай, так у нас же нормы еще, забыли?
— Ой, мама, родная…
— А может ну их, а?
— Да давай уж съедим заодно…
— А чего, идея хорошая…
— Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
— А что. Идея что надо. И нашим и вашим. Волки сыты, овцы целы.
— Ну, что, согласны?
— Распечатывай.
Винокуров распечатал свою Норму, положил на газету:
— Эту, что ли?
— А хоть и эту… моя старая, вон корявая какая…
Соловьев вытряхнул свою норму из пакетика на брезент. Бокшеев долго рылся в портфеле, наконец выложил пакетик:
— Моя тоже сохлая.
Винокуров разломил норму на три куска, роздал:
— Давайте, с пивком. Стали жевать, запивая пивом…
На рядом стоящую березу села ворона, каркнула, спланировала вниз и опустилась недалеко от брезента.
— Ну, что, птичка божья, — Винокуров допил пиво, отряхнул руки. — Хлеба хочешь? Щас…
Он развернул бутерброды, отломил кусок белого хлеба и швырнул вороне. Соловьев нагнулся, взял с брезента норму и кинул следом:
— Может, унесет от греха подальше…
Ворона покосилась на лежащие рядом белый и темно-коричневый куски, быстро подошла, схватила белый и полетела прочь.
Леха накрыл ладонью звонок.
— Кто? — осторожно спросили за дверью.
— Клав, открой, — Леха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
— Нажрался гад… первый час уже… не открою… господи…
Клавин голос удалился.
— Да чо, чо ты, Клав, — Леха взялся за ручку — Эт я… ну Лешка… чо ты.
За дверью не отзывались. Леха откачнулся, хлопнул по звонку:
— Клав! Ну хватит. Чо ты. Клав. Чо ты… открой…
