– Господин Ласкэр, я хотел у вас спросить.
– О чем еще?
– Как зовут барина?
– Аргир Аризан. Огорчился я, – признается он вдруг.
– Из-за чего же, господин Ласкэр?
– Хотел тебя в конторе оставить. Не справляюсь уже с работой. В который уж раз, когда кто с хорошим почерком придет, пытаюсь у себя в конторе оставить. А хозяин забирает его и отсылает в горы. Не приживаются там люди.
– Отчего это?
– Почем мне знать? Может, надоедает в глуши жить.
– Мне, думаю, не надоест.
– Не говори гоп… Одно знаю – без глаз остался, разбирая конторские бумаги. С меня довольно.
– А барин вас на пенсию не отпускает?
– Нет. Господин Аризан на пенсию никого не отпускает. Я уже сорок лет в этом поместье проработал. Пока хватает сил – работаешь и получаешь жалованье. А уж как сил не будет – ступай вон. Барин наймет другого.
Я оставляю господина Ласкэра втихомолку жаловаться на судьбу. Возвращаюсь к Сафте на кухню.
– Господин Ласкэр сказал, чтоб я эту ночь спал у вас. Завтра утром отправлюсь с помещиком в верхнюю усадьбу.
– Ах, чтоб его!..
– Что это вы так?
– Да так просто, сорвалось…
Во двор с грохотом въезжает автомобиль. Без верха. Из автомобиля выходят четыре немецких офицера.
Шофер отводит машину, всю забрызганную грязью, в дальний угол двора. От машины валит пар. Гнали, верно, во весь опор по здешним ухабам…
Помещик вышел встречать гостей. Обнимается, целуется с ними.
– Опять эти немцы, – ворчит Сафта.
– Что, они уже и раньше приезжали?
– Все время ездят. Они с помещиком друзья. Попросил он их дать пленных румын для работы в верхней усадьбе. Обещал, что будут работать без охраны, под его ответственность. И немцы дали – вроде как заместо батраков. Теперь эти пленные спину на него гнут. Да ты и сам увидишь, коли туда едешь. Теперь, раз немцы приехали, большой сабантуй на всю ночь закатит…
На рыжем коне во двор въехал господин Георгиу. Конь весь в мыле. Видно, бешеным галопом гнал его всадник.
Георгиу соскакивает на землю; сразу три человека бросаются принять коня. Один берет коня за узду и вываживает. Другие, сняв седло и накрыв животное попоной, на ходу вытирают ему пучком соломы бока.
Господин Георгиу бежит к замку. Немного погодя выскакивает и бегом спускается по ступеням.
– Коня! Живо!
Слуги подводят коня, вновь седлают.
Георгиу вскакивает в седло, хлещет коня арапником. Из-под конских копыт брызжут искры. Конь выносит всадника со двора и мчит его вдаль.
– За цыганами поскакал, – бормочет Сафта.
Сафта варит еду лишь для слуг.
Для господ и барских гостей – отдельная кухня.
В господской кухне переполох. Зовут на помощь и Сафту.
В этой кухне не пахнет ни фасолью, ни теплым паром мамалыги. Тут сложены специальные печи, в них пекут булки, куличи, жарят мясо. Повара и кухарки одеты чисто, во все белое, как доктора в больнице.
Я укладываюсь спать в комнате Сафты. Прямо на ее постели – на широких дощатых нарах, накрытых циновкой, как у нас дома. На них свободно уместилось бы пять-шесть человек.
Устроившись в уголке, укрываюсь одеялом из старого тряпья. И сразу чувствую, что страшно устал. Еще бы, за целый день пути ни разу не присесть передохнуть.
И вот лишь теперь ощущаю, как горят подошвы ног и усталость, словно вода, разливается по телу. Я засыпаю и сплю как убитый.
Просыпаюсь под утро. Рядом – широкая, дебелая и горячая спина Сафты. Сафта спит крепко, хоть из пушки пали. И храпит. Я тихонько посвистываю – так свистят, подзывая собаку, когда соблазняют ее ломтем хлеба. Женщина перестает храпеть, затихает.
Стучат в окно – должно быть, кто-то из работников.
– Эй, парень, что вчера пришел, вставай! Барин зовет.
Натягиваю в темноте одежду. Во дворе свежо, и сонную одурь как рукой снимает.
– Барин ждет тебя у парадного.
В темноте еле угадывается массивная тень – барин сидит, покачиваясь в седле. Рядом лошадь поменьше, тоже оседланная.
– Верхом ездить умеешь?
– Умею.
– Тогда садись.
Слуга протягивает мне уздечку. Встав одной ногой – больной – на ступеньку, хватаюсь обеими руками за луку, напрягаю все силы и рывком вскакиваю в седло. Лошадь подо мной бьет нервная дрожь.
Я понимаю, что барин с моноклем в глазу хочет потехи ради сыграть со мной недобрую шутку. Ждет, поди, что лошадь вдруг сбросит меня наземь. Шалишь, этой радости я тебе не доставлю.
– Держись крепче! – с усмешкой кричит помещик.
И хлещет мою лошадь плетью по ляжкам. Та взвивается на дыбы, ржет и молнией летит к воротам. Позади меня барин пускает своего коня галопом. Настигает, обходит. И что есть мочи орет мне в ухо:
– Смотри не упади!..
Я держусь обеими руками изо всех сил. Сжимаю ногами лошадиный живот. Как ветер, несется лошадь. Барин скачет впереди. Как призраки, мы мчимся в ночи. Лошадь моя сама знает дорогу. Видит ночью то, что ускользает от меня – барского коня, что скачет впереди, беспрестанно подгоняемый плетью.
Мы держим путь в гору. Темень кругом непроглядная. И вдруг на вершине горы я вижу силуэт коня с восседающим на нем барином. Силуэт высится передо мной, словно гигантская статуя.
На подъеме моя лошадь тяжело храпит. Но по-прежнему скачет галопом. И только доскакав до барина, замирает. Словно по команде.
Барин усмехается:
– А ты ловкий. Я ждал, что ты сковырнешься.
– Может, и лошадь того же ждала, только я держался как мог.
– Первое испытание ты выдержал.
– А что, предстоят и другие? – осмелев, спрашиваю я.
– Возможно!
Я вижу, как блестят в темноте его зубы. Как поблескивает монокль. Барин шарит у пояса и протягивает мне пистолет.
– Стрелять умеешь?
– Нет…
Взяв пистолет в руки, ощупываю его. Пистолет необычный, без барабана.
– Предохранитель спущен, – слышу я голос барина, – поднимай дулом вверх и стреляй…
Я поднимаю, как сказано, и легонько нажимаю на спусковой крючок.
Ощущение такое, будто из плеча выдернули руку.
– Это автоматический пистолет, – объясняет барин. – Больно плечо?
– Немножко.
– Дай-ка сюда.
