дому, где жила старшая дочь Корзухина.
Дом был новый, в приличном районе и выглядел во всех смыслах достойно. Я набрала число 34 на домофоне и взмолилась, чтобы Инна Корзухина оказалась дома. Предупреждать ее по телефону о своем приезде я не стала, опасаясь, что она сразу сообщит о звонке отцу, но и сидеть во дворе, дожидаясь ее возвращения, мне, конечно, не улыбалось. Небеса были ко мне благосклонны, я услышала женский голос:
– Кто? – Спросили очень резко, как будто гости здесь были редкостью и их, в принципе, не жаловали.
– Извините, я по поводу вашей мачехи. Надо поговорить.
Возникла пауза, в продолжение которой я переминалась с ноги на ногу, ожидая, что за этим последует, затем послышался щелчок, и я вошла в подъезд.
Когда дверь квартиры открылась, я увидела девушку в длинной бесформенной рубахе, заляпанной краской, с темными, стриженными под мальчика волосами, с колючим взглядом серых глаз. Девушка была бы очень хороша, если бы не хмурое, даже угрюмое выражение лица. Она посмотрела с удивлением и спросила:
– Вы из милиции?
Я обошлась кивком, достала заранее приготовленное удостоверение и протянула ей. Надо сказать, удостоверение было не чистой липой: приди девушке охота проверить и позвонить в отделение, там, услышав мою фамилию, ей бы туманно подтвердили, что Ольга Сергеевна Рязанцева им известна. И не соврали бы, и правду не сказали. Хотя мой внешний вид Инну слегка озадачил, она была далека от того, чтобы подвергать мои слова сомнению.
– Проходите.
В просторной квартире была оборудована студия. Все пространство вдоль стен заставлено картинами. Тут же лежал надувной матрас вместо кровати, еще были журнальный столик с остатками трапезы, три стула, на которых тоже стояли картины. И невероятное количество всякого хлама – старых самоваров, странного вида горшков, бутылок и даже фрагментов мебели: резные ножки стульев и дверцы шкафа с вологодской росписью. Впрочем, сама хозяйка все это вряд ли считала хламом.
Общий вид жилища вызывал уныние, несмотря на обилие света. И дело было не в вещах, а в самой атмосфере квартиры. В воздухе, что называется, витал дух одиночества и несчастья. Мне показалось, я уже все знаю об этой женщине, лишь только я вошла сюда, о ее холодных ночах и тоскливом утре, может, потому, что этот кисловатый вкус неприкаянности мне самой был хорошо знаком.
Картины стояли изображением к стене, но и той одной, что была на мольберте в центре комнаты, оказалось вполне достаточно. Крест в виде реактивного самолета, а на нем фигура обнаженной распятой женщины, с неестественно вывернутыми руками и ногами. Вместо тернового венца – заячьи ушки на ободке. Картина произвела на меня гнетущее впечатление, спасло лишь то, что написана она была плохо, и тоску быстро сменило раздражение.
Девушка сняла картину с мольберта и приставила ее к стене. Признаться, я вздохнула с облегчением.
– Не любите показывать свои работы?
– А вы что, разбираетесь в живописи? – Стало ясно, характер у девушки колючий, и мне придется нелегко. – Вы что, сюда специально из-за нее приехали? – с недоверием спросила Инна.
– Вы имеете в виду несчастный случай с Людмилой Матвеевной?
– Ну да.
– Почему вас это удивляет?
– Вы же сами говорите: несчастный случай, чего сюда тащиться?
– Хотелось бы кое-что уточнить.
– Ладно, садитесь. – Она освободила от картин один стул.
– Вы давно живете в этом городе?
– С семнадцати лет. Как в институт поступила.
– В вашем родном городе есть отделение худграфа…
– Ну и что? – пожала она плечами.
– Решение учиться здесь было как-то связано с женитьбой отца?
– Он мой отчим. Вы что, не знали об этом? Он удочерил меня, как только женился на моей матери.
– Ваши отношения с ним…
– У нас прекрасные отношения, – перебила она меня. – Когда мать погибла, он мог сдать меня в интернат. Но он этого не сделал. Каждый месяц переводит мне двадцать пять тысяч, если бы я попросила, переводил бы больше, эту квартиру тоже он купил. Я не продала ни одной своей картины и, если бы не он, пухла б с голоду. Или горбатилась в какой-нибудь конторе за гроши. Он верит, что у меня есть талант, – усмехнулась она.
– Что ж в этом удивительного?
– Ничего. Просто у меня нет таланта. И никогда не было. Я заметила, как вы поморщились, глядя на мою картину. Не понравилось?
– Почему же?
– Врать-то зачем?
– По одной картине трудно судить, – дипломатично ответила я, пожав плечами.
– Они все никуда не годятся.
Девушка прошлась по студии, села на надувной матрас и закуталась в плед, зябко ежась, хотя в квартире было тепло, даже душно.
– Чего вы от меня хотите? – спросила она с вызовом.
– Расскажите о семье отчима.
– Хорошая семья, все любили друг друга и были счастливы. – Она сказала это без иронии.
– У вас не сложились отношения с Людмилой Матвеевной?
– С этой тупой коровой? – фыркнула она. – Да я ее знать не знаю.
– Что не мешает вам давать ей подобную характеристику, – заметила я.
– Она ей соответствует.
– Почему, можно спросить?
– Потому что ее интересовал только один человек на свете – она сама. Все остальное значение не имело. Слушайте, зачем вы приехали?
– Я ведь уже ответила на ваш вопрос, разве нет?
– Наверное, я не слышала.
– Ваши родители, я имею в виду вашу мать и отчима, они ладили друг с другом?
– Не помню, чтобы они когда-нибудь ссорились. У нас вообще была образцовая семья.
– Вы с самого начала знали, что Владимир Сергеевич вам не родной отец?
– Конечно. Мать вышла за него замуж, когда мне исполнилось шесть лет, моему настоящему отцу не было до меня никакого дела. Сомневаюсь, что он хоть раз вспомнил о моем существовании.
– Корзухин был хорошим отцом?
– Это что, имеет отношение к смерти его жены?
– В общем, нет. Если не хотите, не отвечайте.
– Если он до сих пор мне помогает, нетрудно догадаться.
– Он любил вас?
– Да. А я любила его. И сейчас люблю, – добавила она со вздохом. – Теперь я понимаю, как счастлива была…
– Он женился вторично, когда Вике было уже пять лет. Это связано…
– Понятия не имею, с чем это связано. Я знать не знала, что у него кто-то есть. Сказала, что хочу учиться в этом городе, и удивилась, как легко он согласился. Оказывается, они уже обо всем договорились, и мой отъезд был как нельзя кстати.
– Вас это задело?
– Конечно нет. Он должен был устроить свою жизнь. Я стала взрослой. У него свой путь, у меня свой. Просто моя жизнь не задалась, и я выгляжу злобной сукой. Не обращайте внимания.
