– А чего они вас вызывали?
– Когда случаются убийства, то они, Марина, имеют такую привычку – вызывать и спрашивать.
– Но вы-то тут при чем?
– Я? Слушайте, что вы копаетесь? Вы закончили?
– Все, вот ключи. – Марина подхватила сумку. Снова поправила очки. Уронила подсолнух. Балмашов поднял его.
– Вы действительно какая-то совсем другая сегодня, – сказал он. – Это платье. И эти ваши рыжие локоны. Марина, вы точно в кого-то влюбились.
Она не ответила. Старалась, чтобы он не увидел ее лица, когда она возилась с входной дверью и замком.
Балмашов повез ее не в «Пушкин», как жену, не в ночной клуб, как когда-то обещал, а в модный летний ресторан в Нескучном саду.
Смеркалось. Ветерок с Москвы-реки вздувал белые крахмальные скатерти на столиках. Официант принес шампанское в серебряном ведерке, зажег толстую восковую свечу, накрыл ее прозрачным колпаком от сквозняка.
Марина Петровых скованно молчала. Момент, которого она так ждала, о котором мечтала ночи напролет, настал. Но вот странность – все, что она собиралась сказать ему, все, что копила в себе так давно, сейчас словно умерло, растаяло в этом тяжелом ночном воздухе – под «нескучными» липами. Кровь приливала к щекам, мысли путались, и она пила, точнее, «глушила» ледяное шампанское бокал за бокалом.
Балмашов заказал вторую бутылку. Потом третью.
– Никита Михайлович, он в ресторане и, кажется, целенаправленно спаивает девушку, – доложил Колосову по рации старший группы наблюдения. – Сам пьет мало, а ее просто спаивает. Может, готовится? И еще – на мониторе отчетливо видно: у них там цветок – подсолнух на скатерти лежит. Он был у нее в руках, когда они вошли в ресторан.
– Я на днях уезжаю, Марина, – сказал Балмашов.
– Уезжаете? Куда?
– Во Францию.
– Надолго?
– Нет, не думаю.
– Понятно.
– Жена хандрит, неважно себя чувствует, отвезу ее к отцу. Покажем ее врачам в Париже.
Тут у него завибрировал, просигналил телефон. Пришло сообщение, он бегло прочел его.
– Это она вам эсэмэски шлет? Ждет, беспокоится, куда подевались? – с вызовом спросила Марина. – Вам, наверное, уже домой пора?
– Нет, это подождет, это так, ерунда, – Балмашов спрятал телефон. – Вот, значит… Но уехать и не сдержать своего обещания вам я не мог.
– Вы так говорите, словно должны мне были этот вечер в ресторане. – Марина вспыхнула.
– Почему вы злитесь?
– Я злюсь?
– Вы, Мариночка. – Он смотрел на нее, уперев подбородок в сцепленные пальцы. – И вы от этого еще больше похорошели. Я просто теряюсь в догадках. Снимите-ка свои очки. Марина, в кого вы влюбились?
– Вам хочется знать?
– Конечно, вы же мне не чужая – вы моя лучшая сотрудница. Преданная, милая и очень талантливая.
– Я в вас влюблена, – Марина уже больше не смотрела на него. И сияние в ее глазах погасло. – И больше так я не могу. Сил моих больше нет. Я вас люблю. Я люблю тебя.
Она залпом опрокинула бокал шампанского – какой по счету?
В это самое время Никита Колосов на машине уже подъезжал к Нескучному саду. Тревожный тон старшего группы, а самое главное, сообщение о цветке подсолнуха заставили его сорваться из главка и вместо дома мчаться сюда.
Прибыв в рекордное время (благо ехать по ночной Москве легко), он на террасу ресторана подниматься, естественно, не стал. Пересел в машину наблюдения, оборудованную спецтехникой. На мониторе видеокамеры в салоне он видел картинку в реальном времени: Балмашов и Петровых за столиком напротив друг друга.
– Ничего я не прошу. Кто я такая, чтобы что-то просить у вас… у тебя, – Марина теребила подсолнух. Он почти завял. Балмашов осторожно забрал его у нее.
– Любит – не любит… – Он сорвал один желтый лепесток, второй, соря на скатерть. – Любит, не любит…
– Я понимаю, с женой вы… ты с ней, с этой своей Флоранс, никогда не разведешься. С такими француженками из замков не разводятся, даже если они полные идиотки, психички… – Шампанское, видно, ударило Марине в голову. – И поэтому я ничего у тебя не прошу.
