крови. Всем прочим они приносят смерть. И ты тоже, – добавила она, сжимая царевича в объятиях, – рано или поздно станешь не только свидетелем смерти, но и тем, кто ее несет. Ибо, как я уже сказала, так устроен мир.
Потом она поцеловала его в губы и в растрепанную макушку, но на обратном пути во дворец не проронила больше ни слова.
Слова матери запали царевичу глубоко в душу, но он не решился рассказать об услышанном Киа, которая не переставала плакать в своей кроватке, а при любой попытке утешить и развеселить ее отворачивалась к стене.
В конце концов царевич оставил ее, долго сидел у фонтанов, а потом побежал к озеру, где, как он знал, в этот час имел обыкновение прогуливаться его дед Юаа.
И на сей раз, поспешая к берегу, царевич издалека заметил впереди знакомую фигуру. Подбежав к старику, он схватился за его руку, и некоторое время они шли рядом молча.
Нарушил молчание Иосиф. Подойдя к источнику под раскидистым деревом, он остановился, сел и сказал:
– Когда твоя мама была маленькой девочкой, она очень любила здесь бывать.
Царевич отстраненно кивнул и еще крепче прижался к деду.
– О внук мой, – промолвил Иосиф, чувствуя дрожь маленького тела, – что случилось? Скажи, какая тяжесть легла на твое сердце?
Царевич так и не поднял глаз, но, обнимая деда, поведал обо всем, что не давало ему покоя.
Иосиф тяжело вздохнул, и мальчику неожиданно показалось, что его дедушка гораздо более стар и дряхл, чем он думал.
– Твоя мама, – промолвил наконец старик, – не всегда считала, что сила, которая правит миром, непременно должна быть жестокой.
– Но сам-то ты что думаешь?
– Разве я не учил тебя тому, что существует лишь один истинный Бог, и этот Бог чрезвычайно добр?
– Учил, – промолвил мальчик, но тут же, поджав губы, покачал головой и заявил: – Получается, что кто-то из вас не прав – или ты, или мама.
Иосиф улыбнулся и встал.
– Взгляни на сияющее солнце, – выйдя из тени, сказал он, – и подумай о том, сколь оно дивно и великолепно! – Он указал своим посохом на небо. – Что может сравниться с его сияющим величием? Солнце освещает и согревает всю землю, и, хотя нет на всем свете существа, которому по силам приблизиться к нему, благодать его лучей не минует никого. Воистину без него не было бы чудес этого мира – ни прекрасных животных, таящихся в камышах, ни птиц, воспаряющих в небо со щемящей сердце песней, ни рыб, скользящих серебром в реках и озерах. Но вместе с тем солнце есть не что иное, как образ Бога единого, Бога единственного, и истинно говорю я тебе, о внук мой, что все сотворенное им есть благо!
– Но почему тогда в мире существует смерть? – спросил мальчик, вспомнив погребенных в песках львов.
– Лишь он, Бог всевидящий и всеведущий, знает, что и зачем существует в этом мире. – Иосиф с улыбкой приобнял внука и добавил: – Не думай, будто смерть всегда зло. Сама по себе она может быть великим даром, благословением и облегчением страданий.
– Что ты имеешь в виду?
Иосиф, однако, не ответил.
Мальчик, которому при воспоминании о мертвых львах стало страшно, взглянул в лицо деду и настойчиво повторил свой вопрос:
– Дедушка, что ты имеешь в виду?
– Помнится, – заговорил наконец Иосиф, – беседуя с твоим дедом и моим другом фараоном Тутмосом, я указал ему на то, что само великолепие и разнообразие мира с множеством доступных нам радостей, удовольствий и чудес должно давать силы, дабы мы встречали смерть со светлой надеждой. – Он помолчал. – Да, внук мой, я уже стар, дряхл, утомлен и очень скоро встречу свой смертный час. Но как, скажи, могу я усомниться в том, что и это есть благо, если ежедневно и ежечасно созерцаю вокруг доказательства благости Творца? Что может быть ярче, светлее и теплее солнца?
Старик снова воздел свой посох.
– Когда меня не станет, – прошептал он, – почаще поднимай глаза к солнцу и вспоминай мои слова. Живи по правде, о внук мой, и пусть это станет твоим девизом, ибо я верю, что ты предназначен для великих и благородных деяний. Живи по правде, то есть по воле Всевышнего, и будь благословен его теплом, светом и силой.
С этими словами дед поднял глаза к солнцу. Внук последовал его примеру, но скоро они вынуждены были склонить головы, ибо не смогли выдержать слепящее сияние светила.
В тот день царевич дал себе слово всегда следовать наставлениям деда, а их совместные прогулки, во время которых внук сопровождал старца в качестве поводыря, стали практически ежедневными. И всякий раз, куда бы они ни направлялись, Иосиф указывал мальчику на то, сколь бесконечны красоты и чудеса мироздания, существующие под лучами солнца, жизнетворного диска, за коим кроется лик Вседержителя.
Но по прошествии недолгого времени Иосиф заболел и уже не мог вставать и гулять с внуком. А вскоре горячо любимый дед царевича тихо заснул и больше уже не просыпался. Известие о его кончине повергло в великую скорбь не только обитателей дворца, но и весь Египет, ибо не было у владык этой страны слуги более чтимого и любимого всеми, нежели Юаа. Длинная траурная процессия проводила его тело к каменной гробнице, в которой ему предстояло наконец обрести покой рядом с давно уже почившей супругой. На глазах царевича была опечатана каменная плита, закрывающая вход в склеп. Воспоминания о птицах, взлетавших над тростниками озера, и деревьях, под сенью которых так любил отдыхать дед, повергли мальчика в такую печаль, что он не смог остаться в долине до конца погребальной церемонии. Повернувшись, он бросился бежать, спотыкаясь о голые камни и не обращая внимания на окрики матери. Лишь на тропинке, по которой они часто гуляли с Иосифом, царевич остановился и, вспомнив их беседы, снова поклялся себе всегда соблюдать заветы деда.
С тех пор он уклонялся от посещения храмов, но зато, гуляя с Киа по садам и окрестностям столицы, не уставал восхищаться всеми дивными и прекрасными творениями Всевышнего – от огромного гиппопотама до крошечных лепестков цветка, – жизнь которым даровали благодатные лучи золотистого небесного светила. Мальчик дивился полям, разукрашенным яркими пятнами диких маков, и стадам меланхоличных буйволов, валявшихся во влажной, прохладной тине; дивился болотам, где в великом множестве гнездились разнообразнейшие птицы, обитали змеи с украшенной причудливыми узорами кожей и таились, поджидая добычу, зубастые крокодилы; дивился даже жгучим, рыжим пескам, к которым его соотечественники в большинстве своем относились с ненавистью. Пустыня, казавшаяся другим местом гиблым и страшным, в мыслях царевича всегда была связана со львами, товарищами его детских игр, обитавшими там до пленения. Он знал, что жизнь существует даже в пустыне и что даже там своим существованием она обязана солнцу.
Однако то, что он проводил столько времени в отлучках, привлекло внимание некоторых доброхотов, которые довели свое беспокойство досведения фараона. Царь Аменхотеп, до сей поры отнюдь не баловавший сына излишним вниманием, призвал его к себе и был поражен, увидев не ребенка, а отрока, уже готового стать мужчиной, ибо, подрастая, юный наследник обретал физическую мощь, почти равную его красоте, каковая с самых ранних лет приводила всех в изумление и восторг. Всех, кроме отца. Тот, похоже, неосознанно завидовал сыну, чем во многом и объяснялись их слишком редкие встречи. Кроме того, царь, видимо, понимал, что его манеры и образ жизни едва ли способны вызвать у сына восхищение. Аменхотепа раздражало выражение лица царевича, когда тот смотрел на его чашу с вином или на то, как он слизывает с пальцев соус. А наибольшее раздражение вызывали у фараона совместные появления сына и Тии. Юная красота царевича и неувядающая прелесть царицы заставляли его острее ощущать собственную непривлекательность и осознавать тот факт, что он стареет.
Однако на сей раз фараон воззрился на своего отпрыска не без удовольствия, ибо вид возмужавшего царевича навел его на показавшуюся ему весьма удачной мысль. Делов том, что Аменхотеп не чувствовал
