– Господи помилуй, крошечка, да что с тобой?
Но он и сам не знал, что с ним. В приступе безудержного горя он прижался к широким надежным складкам ее платья, пока она вытирала полотенцем сладкое тесто с рук. Подняв мальчика, она села на стул с высокой прямой спинкой и стала укачивать его, как маленького, прижав к огромной, словно воздушный шар, груди, пока не утихли судорожные всхлипывания.
За окном день вдруг затуманился дождем – он начался без предупреждения, без трепета знамен и трубных звуков.
3
Но в этом дожде не было резкости. Он был серый и спокойный, как благословение. Даже птицы не смолкали, а сквозь редеющий запал уже влажно и настойчиво проступало золото заката.
Ректор, с обнаженной головой, не замечая дождя и капели с деревьев, медленно шагал рядом с невесткой через лужайку к дому, и они вместе поднялись по ступенькам, прошли под тусклым, непромытым фонарем над дверью. В прихожей он остановился, капли воды, бежавшие по лицу, с легким шумом стекали по его платью. Она взяла его под руку, повела в кабинет, к его креслу. Он послушно сел, и она, вынув платок из его нагрудного кармана, вытерла капли дождя с висков и щек. Он покорно терпел, ища свою трубку.
Она смотрела, как он просыпает табак по всему столу, пытаясь набить трубку, потом спокойно отняла ее.
– Попробуйте лучше мою! – сказала она и, вынув сигарету из кармашка жакета, сунула ему в рот. – Вы их никогда не курили? – спросила она.
– Спасибо, спасибо! Но научиться никогда не поздно, а?
Она зажгла ему сигарету, потом быстро принесла стакан из буфета. Стаз на колени у шкафа, она выдвигала ящик за ящиком, пока не нашла бутылку виски. А он, казалось, забыл о ее присутствии, пока она не подала ему в руки стакан.
Он поднял на нее глаза в бездонной, благодарной тоске, и она вдруг присела на ручку кресла и притянула его голову к себе. Нетронутый стакан так и остался в его руке, от медленно тлеющей сигареты подымалась ровная, тонкая струйка дыма; а вскоре и дождь прошел и капель с крыши как бы дополняла освеженную тишину, отмеряя, отсчитывая ее; солнце, прорвавшись на западе перед закатом, в последний раз взглянуло на землю.
– Значит, не останетесь? – сказал он наконец, повторяя ее невысказанное решение.
– Нет, – сказала она, не отнимая рук.
4
Эмми спускалась по холму, где метались светляки. Внизу, по деревьями, незримо темнела вода, и Эмми шла медленно, чувствуя, как высокая влажная трава хлещет ее по коленям, по промокшей юбке.
Не останавливаясь, она дошла до деревьев, и они поплыли над ней, как темные корабли, разрезая полный звезд небесный поток, смыкавшийся над ними без единой волны. Затон темнел гуще, чем сама темнота: небо и деревья – над ним, деревья и небо – внизу. Эмми опустилась на сырую землю, видя сквозь деревья, как луна постепенно светлеет в темнеющем небе. Какой-то пес тоже увидел луну и завыл: мягкий, долгий звук без запинки скользнул по холмам в тишину и вес же как будто окутал ее, словно отзвук далекой тоски.
Стволы деревьев в отсветах луны, полосы лунного света на воде… Ей почти что мерещился он, там, у пруда, и она сама-с ним рядом; глядя в воду, она почти что видела, как они вдвоем – ловкие, быстрые, нагие – плывут, сверкая под луной.
Она почувствовала, как земля ударила ее сквозь платье, по ногам, по животу, по локтям… Снова завыла собака, безнадежно, горестно, все затихая, затихая… Потом Эмми медленно встала, чувствуя, как промокла ее одежда, думая, как далеко идти домой. А завтра стирка.
5
– Вот проклятье! – оказала миссис Мэгон, глядя доску с расписанием поездов.
Гиллиген, поставив ее элегантные кожаные чемоданы у стенки вокзала, коротко спросил:
– Опоздали?
– На полчаса. Вот уж не везет!
– Что ж, ничего не поделаешь. Вернемся, что ли, подождем дома?
– Нет, не надо. Не люблю затянутых отъездов. Возьмите мне, пожалуйста, билет.
Она подала ему кошелек и, встав на цыпочки, чтобы лучше видеть свое отражение в оконном стекле, ловко и умело поправила шляпку. Потом прошлась по платформе, к восхищению тех случайных зевак, которые всегда скопляются на любом полустанке во всех Соединенных Штатах. А европейцы до сих пор находятся под ложным впечатлением, будто мы всю жизнь только и делаем, что работаем!
Принятое решение само по себе уже дает свободу: даже не надо ждать, пока оно будет выполнено. За долгие месяцы она впервые почувствовала себя свободнее, спокойнее внутренне, чем до сих пор. «Нет, не буду ни о чем думать, – решила она. – Лучше всего просто быть свободной, не пытаться осознать, что это значит. Все осознанное вызывает какие-то сравнения, связывает тебя противопоставлениями. Надо жить мечтой, не достигая ее, иначе приходит пресыщение. Или тоска. Не знаю: что хуже? Вот доктор Мэгон. Его мечта погибла, воскресла и снова погибла. Наверно, многим это покажется странным. А Дональд, с его шрамом, с парализованной рукой, лежит спокойно в теплой земле, в тепле, в темноте, и шрам у него не болит, и рука ему не нужна. И никаких снов! А тем, с кем он опит рядом, все равно, какое у него лицо. Per ardua ad astrus… А Джонс? Что видит он во сне?»
– Надеюсь, что кошмары, – сказала она сердито, и какой-то тип, без воротничка, сплюнул табачную жвачку и с интересом опросил:
– Мэм?
