Он встал, осторожно, ломко, и, двигаясь с напряженной четкостью, принес графин и стаканы. Она пододвинула поближе маленький столик, и Гиллиген приготовил питье. Выпив, она поставила стакан. Он дал ей закурить.
– Гнусная штука – жизнь, Джо.
– Что верно, то верно. И смерть – еще не самое страшное.
– Смерть?
– Я про него. Беда в том, что он-то помрет не вовремя.
– Не вовремя? Гиллиген выпил глоток.
– Я про него все узнал, понятно? Дома у него – девушка; их обручили родные еще детьми, перед самой войной. А знаете, что она сделает, когда увидит его лицо? – спросил он, уставясь на нее. Наконец-то оба ее лица слились в одно, волосы стали черными. Рот – словно рана…
– Нет, нет, Джо, не может этого быть. – Она села. Одеяло соскользнуло с ее плеч, она закуталась еще плотнее, пристально вглядываясь в него.
Усилием воли Гиллиген разорвал круг водимых предметов и сказал:
– Вы себя не уговаривайте. Видел я ее фотографию. И последнее письмо к нему читал.
– Он сам вам показал? – спросила она сразу.
– Это все равно. Видел – и баста.
– Джо! Неужели вы рылись в его вещах?
– А, черт! Мы же хотим ему помочь, и я и вы, мэм! Ну, ладно, сделал то, что по светским заповедям не положено, но сами знаете, ведь я могу ему помочь, черт меня дери, только не надо на себя запреты накладывать. А если я вижу, что так надо, так мне никакие запреты не помеха.
Она смотрела на него, и он заторопился:
– Понимаете, мы с вами знаем, как ему помочь, но если вам постоянно будут стоять поперек дороги всякие правила – того джентльмену нельзя, этого нельзя, – так вы ему ничем не поможете. Вам понятно?
– Но почему вы так уверены, что она от него откажется?
– Я же вам говорю, прочитал ее письмо: вся эта дурацкая чушь про рыцарей воздуха, про романтику боя, – нет, про это даже слезливые толстухи думать забывают, когда шумиха кончается и все эти мундиры и раненые не только выходят из моды, но просто надоедают.
– Но откуда у вас такая уверенность? Ведь вы ее даже не видели.
– Видел, на фотографии: этакая хорошенькая вертушка, волосы пышные. Как раз такая невеста, как ему полагается.
– Почем вы знаете, что все так и осталось? Может быть, она давно забыла его. А он, наверно, ее и не помнит.
– Не в том дело. Если не помнит – хорошо. А вдруг он всех узнает, всех своих родных. Тогда ему, вероятно, захочется поверить, что в его жизни еще не все пошло кувырком.
Они помолчали, потом Гиллиген сказал:
– Мне бы с ним раньше познакомиться. Мне бы такого сына… – Он допил остатки.
– Да сколько же вам лет, Джо?
– Тридцать два, мэм.
– Откуда вы так хорошо знаете нас, женщин? – спросила она глядя на него с любопытством.
Он коротко ухмыльнулся.
– Не то что знаю, просто говорю – и все. Наверно, напрактиковался. Все от разговоров. – В голосе слышалась едкая насмешка. – Столько болтаешь, что рано или поздно скажешь верные слова. Вы-то не очень разговорчивая.
– Не очень, – согласилась она. Она вдруг повернулась, и одеяло сползло совсем, открыв ее тонкую ночную рубашку, длинную линию бедра, поворот ноги, голую ступню, когда она, подняв руки, укладывалась поудобнее.
Не двинувшись, Гиллиген сказал:
– Выходите за меня замуж, мэм!
Она снова быстро закуталась в одеяло, уже чувствуя легкое отвращение к себе.
– Господь с вами, Джо. Разве вы не знаете, что я замужем?
– Знаю. И знаю, что мужа у вас нет. Мне только неизвестно, где он, куда вы его девали, но сейчас-то вы без мужа.
– Слушайте, я скоро начну вас бояться: слишком много вы знаете. Но вы правы: мой муж убит в прошлом году.
Гиллиген взглянул на нее, сказал:
– Не повезло.
И снова, ощутив смутную теплую грусть, она наклонилась, обхватив руками колени.
