– Да, сделали что могли. Хорошо, если б можно было сделать больше. – Он рассеянно смотрел в сад, где на солнце, под деревьями, уже взялись за работу пчелы. За садом, через улицу, поверх второй изгороди, виднелось грушевое дерево, похожее на разветвленный канделябр, сплошь усеянное цветами, белыми- белыми… Она подвинулась, закинула ногу за ногу. – А все-таки девушка упала в обморок. Из-за чего, по- вашему?
– Ну, этого я ждал. А вон и Отелло, он как будто нас ищет.
Они смотрели, как садовник, только что косивший траву, шаркая ногами, идет по дорожке. Увидев их, он остановился.
– Мистер Гилммум, вам велено идти домой, хозяин мелел.
– Мне?
– Вы – мист Гилммум, так?
– Да, я – Гиллиген встал. – Извините, мэм. Вы тоже пойдете?
– Идите узнайте, что там нужно. Я тоже сейчас приду.
Негр, шаркая ногами, ушел, и вскоре косилка зажужжала свою песню вслед Гиллигену, подымавшемуся на веранду. Там стоял старик. Лицо у него было спокойное, но сразу стало понятно, что он не спал всю ночь.
– Простите, что побеспокоил вас, мистер Гиллиген, по Дональд проснулся, а я не знаю, как обращаться с «то форменной одеждой, вам лучше известно. А его… его прежние вещи я роздал, когда он… когда его…
– Понятно, сэр, – сказал Гиллиген, чувствуя острую жалость к старику с посеревшим от горя лицом: значит, сын его не узнает! – Я ему помогу!
Священник беспомощно пошел было за ним, но Гиллиген быстро взбежал наверх. Увидев миссис Пауэрс, старик опустился ей навстречу, в сад.
– С добрым утром, доктор, – ответила она на его приветствие. – А я тут любуюсь вашими цветами. Можно, правда?
– Конечно, конечно, дорогая моя. Старому человеку всегда лестно, когда любуются его цветником. Молодежь обладает великолепной уверенностью, что все должны любоваться ими, их переживаниями. Маленькие девочки и то надевают платья старших сестер, когда тем шьются новые, не потому, что они им действительно нужны, а главным образом для забавы или мечтая покрасоваться перед мужчинами. А когда человек стареет, ему уже не столь важно, каков он сам, много важнее то,– что он делает. А я только и умею хорошо выводить цветы. Во мне, очевидно, сидит какая-то скрытая домовитость – я мечтал состариться среди своих книг, своих роз: пока служит зрение, я бы читал, а потом грелся бы на солнышке. Но, конечно, теперь, с возвращением сына, все это надо отложить. Надо бы вам взглянуть на Дональда сегодня. Вы заметите явное улучшение.
– Не сомневаюсь, – сказала она. Ей хотелось обнять старика, утешить. Но он был такой большой, такой уверенный.
Из-за дома выглядывало дерево, покрытое мелкими беловатыми листками, словно туманом, словно застывшими струйками серебряной воды. С тяжеловесной галантностью ректор предложил руку миссис Пауэрс.
– Не пойти ли нам позавтракать?
Эмми уже успела поставить на стол нарциссы. Красные розы в вазе перекликались с красной клубникой в плоской синей чашке. Ректор пододвинул гостье стул.
– Когда мы одни, Эмми сидит тут, но она никак не склонна сидеть за столом с незнакомыми и вообще с гостями.
Миссис Пауэрс села к столу, и Эмми, появившись на миг, так же внезапно исчезла. Наконец послышались медленные шаги на лестнице. Ректор встал.
– С добрым утром, Дональд! – оказал он.
– Это мой отец?
– Ну да, лейтенант, конечно, он самый… С добрым утром, сэр!
Священник стоял, огромный, скованный, беспомощный, пока Гиллиген помогал Мэгону сесть.
– И миссис Пауэрс тут, лейтенант.
Дональд бросил нерешительный, растерянный взгляд.
– С добрым утром, – сказал он.
Но она не сводила глаз с его отца. Потом уставилась на свою тарелку, чувствуя, как горячая влага проступает под веками. «Что я наделала! – подумала она. – Что я наделала!»
Есть она не могла, как ни старалась. Все время она смотрела, как Мэгон, неловко действуя левой рукой, вглядываясь в тарелку, почти ничего не ест, как Гиллиген с завидным аппетитом орудует вилкой и ножом, а ректор, не дотронувшись до завтрака, в беспросветном отчаянии следит за каждым движением сына.
Опять появилась Эмми, неся новые блюда. Пряча лицо, она неловко поставила все на стол и уже собралась торопливо скрыться, когда ректор, подняв глаза, остановил ее. Она обернулась, оцепенев в смущении и страхе, и низко опустила голову.
– Вот и Эмми, Дональд, – сказал ректор.
Мэгон поднял голову, посмотрел на отца. Потом его растерянный взгляд скользнул по лицу Гиллигена, опустился в тарелку, и его рука медленно поднесла вилку ко рту. Эмми на миг застыла, широко раскрыв черные глаза, и краска медленно схлынула с ее лица. Зажав рот огрубелой, красной рукой, она, спотыкаясь, выбежала из комнаты.
