Мэдден отворил дверцу, попытался помочь ей сесть.
– Я устала, Джо. Давайте уедем.
Голова шофера негра походила на круглое пушечное ядро, и он уже не спал. Мэдден посторонился, услышал фырканье мотора, шум сцепления, увидел, как машина мягко покатила по аллее.
Пауэрс… тот, что метался по траншее среди перепуганных солдат охваченных бессмысленной истерикой. Пауэрс. Лицо в короткой вспышке винтовочного огня: белый мотылек в нерешительном, грустном рассвете.
15
Джордж Фарр со своим приятелем, продавцом из кафе, шел под деревьями, и ему казалось, что кроны их плывут над ним в обратную сторону, а дома казались то громадными, темными, то слабо освещенными просветами в тени деревьев. В домах спали люди, люди, окованные сном, временно освобожденные от плоти. Другие люди танцевали где-то под весенним небом: девушки танцевали с юношами, а другие юноши, чья плоть познала все тайны девичьих тел, бродили по темным улицам, одни, одни…
– Слушай, – сказал приятель. – У нас еще добрых два глотка осталось.
Он жадно глотнул, чувствуя, как огонь из горла переходит внутрь, наполняя его жаркой благодарностью, почти физическим мускульным восторгом. (Ее тело, запрокинутое, нагое, славно узкий водоем расступается, уплывает двумя серебряными потоками из одного источника.) Доктор Гэри будет с ней танцевать, он обнимет ее за талию, каждому можно прикоснуться к ней. (Только тебе нельзя: она с тобой и разговаривать не желает, а ведь ты видел ее, распростертую, серебряную… Лунный свет на ней, словно на затихшем водоеме, такая мраморная, такая тонкая, незапятнанная даже тенью, страстная нежность тесно сомкнутых рук, так тесно сомкнутых, что тело ее исчезло в темной, всепоглощающей жадности ее рта.) «О господи, господи!..»
– Слышь, пойдем-ка в кафе, приготовим еще бутылочку того же!
Джордж не ответил, и приятель повторил свое предложение.
– Оставь меня в покое! – с яростью бросил он в ответ.
– Черт тебя дери, я же тебе ничего не сделал! – крикнул тот с вполне понятной обидой.
Они остановились на углу, откуда начиналась другая улица, уходя под тень деревьев, в темноту, в неприятное уединение. «Извини. Я дурак. Извини, что налетел на тебя, ты же ни в чем не виноват». Он неловко повернул назад.
– Знаешь, я лучше пойду домой. Что-то мне нехорошо. Утром увидимся.
Приятель принял невысказанное извинение:
– Ладно. Завтра увидимся.
Все дальше уходила фигура приятеля, пока не исчезла, пока не стихли его шаги. И Джордж Фарр остался один в городе, на земле, в мире, наедине со своим горем. Музыка доходила смутно, как тревожный ропот в весенней ночи, смягченная расстоянием: тоска, неутолимая ничем. «О господи! О господи!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Наконец Джордж Фарр прекратил всякие попытки увидеть Сесили. Сначала он звонил ей по телефону, настойчиво и напрасно, так что в конце концов эти телефонные звонки стали самоцелью, а не средством: он даже забыл, зачем он ей названивает. Наконец он сказал себе, что ненавидит ее, что уедет отсюда; кончилось тем, что он стал избегать ее с тем же упорством с каким раньше добивался свидания. Прячась по закоулкам, как преступник, он бродил по городу, избегая ее, чувствуя, как останавливается сердце, когда случайно мелькнет ее неповторимый облик. А по ночам он метался без сна, думая о ней, вскакивал, наспех одевался, ходил мимо ее темного дома и в затяжной тоске смотрел на окно комнаты, где она лежала, теплая, нежная, в сокровенности сна, и, возвратясь домой, засыпал, видя ее в отрывочных сновидениях.
И когда пришла ее записка, он испытал облегчение, острое и горькое, как боль. Взяв из окошка почты квадратный белый конверт и увидев ее нервный почерк, опутавший бумагу, как паутина, он почувствовал что-то вроде оглушающего, безмолвного сотрясения мозга. «Не пойду», – сказал он себе, зная, что пойдет, вновь и вновь перечитывая записку, не зная, в силах ли он вынести свидание с ней, в силах ли говорить с ней, касаться ее.
Раньше назначенного времени он уже сидел наверху, скрытый от взоров поворотом лестницы, ведущей на балкон. Лестница заканчивалась широкой деревянной балюстрадой; от ее подножия длинным туннелем шло к выходу, к свету, узкое помещение аптеки-кондитерской, все пропитанное смешанным запахом карболки и сладких сиропов, запахов химической, искусственной чистоты.
Он видел, как она вошла, и, привстав, увидал, что она сначала остановилась, заметив его, и потом, в луче света, падавшего сзади из двери на ее белое платье, окружая ее неглубоким нимбом, она, словно во сне, пошла к нему, постукивая каблучками. Он сел, весь дрожа, слушая стук каблучков по ступенькам. Потом увидел ее платье и, чувствуя, как перехватило дыхание, взглянул ей в лицо, и она, не остановившись, как птица с лету, упала в его объятия.
– Сесили, ах, Сесили… – прошептал он, принимая ее поцелуй. Но тут же отвел губы. – Ты меня чуть не убила!
Она быстро притянула его лицо к себе, что-то шепча у его щеки. Он крепче обнял ее, и они долго сидели так, не двигаясь. Потом он прошептал:
– Ты все платье изомнешь, наверно, тебе так неудобно!
Но она только покачала головой. Наконец она села как следует.
– Это мне? – опросила она, беря бокал с замороженным сладковатым питьем, стоявший на столе. Другой стакан она подала ему, и он взял его, не сводя с нее глаз.
– Теперь нам надо пожениться, – сказал он уверенно.
– Да? – Она отпила глоток.
