– Может быть, у них в школе нет веранды, – пробормотал Джонс.
– Ах, не помню. Хотя наша школа совсем новая. Ее выстроили… Когда она выстроена, Сесили?
– Не знаю, мамочка.
– Я велела ему надеть шляпу от солнца, но, конечно, он забыл. С мальчиками так трудно! А вы тоже были трудным ребенком, мистер Джонс?
– О нет, мэм! – ответил Джонс, который не знал даже имени своей матери и мог претендовать на любое количество отцов. – Я никогда не причинял моим родителям беспокойства. Характер у меня, видите ли, спокойный. В сущности, до одиннадцати лет я только раз испытал страшное волнение – вдруг я обнаружил, что мой дневничок из воскресной школы пропал, а тут надвигался наш ежегодный школьный пикник. В нашей церкви давали денежные премии за аккуратное посещение, и я знал, что в моем дневнике сорок звездочек, и вот он исчез!
Джонс вырос в католическом приюте для сирот, но, как Генри Джеймс, добивался правдоподобия при помощи длинного и скучного изложения.
– Какой ужас! Но вы нашли свой дневничок?
– О да! И вовремя нашел, перед самым пикником. Оказывается, мой отец поставил его вместо одного доллара на беговую лошадь. И когда я отправился в деловую контору моего папаши, чтобы, как обычно, молить его пораньше вернуться домой, и проходил сквозь вертящиеся двери, я услыхал, как один из компаньонов отца спросил: «А чей это дневник?» Я сразу узнал свои сорок звездочек и потребовал дневник обратно, причем оказалось, что я на него выиграл двадцать два доллара. С тех пор я стал верующим христианином.
– Как интересно! – прокомментировала миссис Сондерс, не слушая, что он рассказывал. – Ах, если бы Роберт так любил воскресную школу!
– Может быть, и полюбил бы, если бы выиграл двадцать два на один.
– Простите, не поняла, – сказала она. Сесили встала, и миссис Сондерс сказала: – Детка, если мистер Джонс собирается уходить, ты бы прилегла. У тебя усталый вид. Правда, у нее усталый вид, мистер Джонс?
– О да, несомненно. Я только что об этом говорил.
– Перестань, мама, – сказала Сесили.
– Благодарю за завтрак, – сказал Джонс, идя к двери, и миссис Сондерс ответила что полагалось, удивляясь про себя, почему он не старается похудеть. («А может быть, и старается», – с запоздалым снисхождением подумала она.) Сесили пошла за ним.
– Пожалуйста, приходите! – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Что вы слышали? – прошептала она с отчаянной настойчивостью. – Вы должны мне сказать!
Джонс неуклюже поклонился миссис Сондерс и снова облил девушку безданным желтым взглядом. Она стояла рядом с ним в дверях, и день освещал ее хрупкую стройность. Джонс оказал:
– Тогда я приду ночью.
Она шепнула:
– Что?
И он повторил.
– Вы это слышали? – проговорила она одними губами, и лицо ее побелело.
– Вы это слышали?
– Нет, это я говорю.
Кровь снова прихлынула к ее щекам, глаза затуманились, потемнели.
– Нет, не придете! – сказала она. Он посмотрел на нее спокойно, и ее пальцы побелели на его рукаве. – Ну, пожалуйста! – совершенно искренне попросила она. Он не ответил, и она прибавила: – А если я расскажу папе?
– Заглядывайте к нам, мистер Джонс! – сказала миссис Сондерс. Джонс беззвучно шепнул: «Не посмеете!», и Сесили посмотрела на него с ненавистью и горечью, в беспомощном ужасе и отчаянии. – Мы вам всегда рады, – говорила миссис Сондерс. – Сесили, поди приляг: ты очень плохо выглядишь. Сесили такая слабенькая, мистер Джонс.
– О да, конечно. Сразу видно, что она – слабое существо, – вежливо согласился Джонс.
Сетчатая дверь отрезала его от них, и губы Сесили, подвижные и эластичные, как красная резина, беззвучно сложили слова: «Не смейте!»
Но Джонс не ответил. Он опустился по деревянным ступенькам и пошел мимо белой акации, где возились пчелы. Розы разрезали зелень листьев, розы, алые, мак губы куртизанок, как губы Сесили, сложившие слова «Не смейте!»
А Сесили смотрела вслед его жирной, ленивой, суконной спине, пока он не вышел из калитки на улицу, потом повернулась к матери, нетерпеливо ждавшей, когда можно будет высвободить свое тучное тело. Свет падал сзади, и мать не видела лица дочери, но что-то в безнадежной ее позе, в растерянности ее напряженного тела пугало и настораживало.
– Что ты, Сесили?
Девушка подошла к ней, и мать обняла ее плечи. Как всегда, миссис Сондерс съела слишком много и тяжело пыхтела, чувствуя свой корсет, считая минуты, когда можно будет его снять.
– Что, Сесили?
– Где папа?
