дома.
Справа от нас длинные корпуса казарм.
Окна темны. Некоторые из них распахнуты, и именно из них до нас доносится негромкое:
— Дуу-у-ухи-и! Вешайте-е-есь!
Баня.
Вернее, предбанник.
Вдоль стен — узкие деревянные скамьи. Над ними металлические рогульки вешалок. В центре — два табурета. Кафельный пол, в буро-желтый ромбик. Высоко, у самого потолка, два длинных и узких окна.
Хлопает дверь.
Входит знакомый рыжий прапорщик и с ним два голых по пояс солдата. Лица солдат мятые и опухшие. У одного под грудью татуировка — группа крови. В руках солдаты держат ручные машинки для стрижки.
— Все с себя скидаем и к парикмахеру! — командует прапорщик. — Вещи кто какие домой отправить желает, отдельно складывать. Остальное — в центр.
На нас такая рванина, что и жалеть нечего. Куча быстро растет. Но кое-кто — Криницын и еще несколько — аккуратно сворачивают одежду и складывают к ногам. Спортивные костюмы, джинсы, кроссовки на некоторых хоть и ношеные, но выглядят прилично.
Банщики лениво наблюдают.
Голые, мы толчемся на неожиданно холодном полу и перешучиваемся.
Клочьями волос покрыто уже все вокруг.
Криницына банщик с татуировкой подстриг под Ленина — выбрил ему лоб и темечко, оставив на затылке венчик темных волос. Отошел на шаг и повел рукой, приглашая полюбоваться.
Всеобщий хохот.
И лицо Криницына. Злое-злое.
Обритые проходят к массивной двери в саму баню и исчезают в клубах пара.
Доходит очередь и до меня.
— Ты откуда? — разглядывая мою шевелюру, спрашивает банщик. Мне достался второй, поджарый, широкоскулый, с внешностью степного волка.
— Москва, — осторожно отвечаю я.
— У вас мода там, что ли, такая? Как с Москвы, так хэви-метал на голове!
Вжик-вжик-вжик-вжик…
Никакая не баня, конечно, а длинная душевая, кранов пятнадцать.
Какие-то уступы и выступы, выложенные белым кафелем. Позже узнал уже, что это столы для стирки.
Груда свинцового цвета овальных тазиков с двумя ручками — шайки.
Серые бруски мыла. Склизлые ошметки мочалок.
Вода из кранов бьет — почти кипяток.
Из-за пара невидно ничего дальше протянутой руки.
Развлечение — голые и лысые, в облаках пара, не можем друг друга узнать.
Ко мне подходит какое-то чудище с шишковатым черепом:
— Ты, что ль?
Это же Вовка Чурюкин!
— По росту тебя узнал!
— А я по голосу тебя!
Надо будет глянуть на себя в зеркало. Или не стоит?
Выходим в предбанник веселые, распаренные.
Вещей наших уже нет.
Зуб сидит на скамейке и курит. Банщик — Степной волк — подметает пол. У его совка скапливается целая мохнатая гора.
Татуированного и прапорщика не видно.
Мы разбираем форму.
Поверх наших хэбэшек кем-то положены два зеленых пропеллера для петлиц и колючая красная звездочка на пилотку.
— А мои вещи?!
Криницын смотрит то на Зуба, то на Степного волка.
Зуб пожимает плечами.
Степной волк прекращает подметать и нехорошо улыбается:
— А уже домой отправили. Все чики-поки!
Криницын таращит глаза и озирается на нас:
— Мужики! Ну поддержите! Это ведь беспредел!
Зуб поднимается со скамейки и неторопливо выходит наружу.
— Пойдем. В подсобке твои вещи. Заберешь, — говорит Степной волк в полной тишине.
— Да не, я так… — Криницын заподозрил неладное. — В общем-то… Хотя нет. Идем! — лицо его искажается решительной злобой.
Банщик выходит.
Криницым мнется пару секунд, натягивает трусы-парашюты и следует за ним. На выходе, не оборачиваясь, он делает нам знак — Рот Фронт!
— Совсем ебанулся, — роняет Ситников.
Голубая майка, синие безразмерные трусы, хэбэшка, сероватые полотна портянок — все выдано новехонькое, со стойким складским запахом. Смутное ощущение знакомости происходящего. Не могу вспомнить, где об этом читал. Длинным выдается все маленькое и кооткое, а коротышкам — наоборот, пошире и подлинней. У Гашека, в «Швейке», по-моему, так и было.
Влезаем в форму, на ходу меняясь с соседями, кому что лучше подходит.
Негромко переговариваемся. Все заинтригованы судьбой бунтовщика.
Открывается дверь.
Входит Зуб.
Ставит табурет перед нами. Снимает сапог.
— Сейчас будем учиться мотать портянки. Научитесь правильно — останетесь с ногами. Нет — пеняйте на себя. Показываю первый раз медленно и интересно…
Все напряженно наблюдают.
— Теперь повторяем за мной… Еще раз…
Зуб осматривает наши ноги.
— Что это за немцы под Москвой?.. Еще раз!.. Наматывать правильно!
Около меня Зуб удивленно крякает.
За неделю до призыва отец принес из ванной полотенце для рук и неплохо натаскал меня в премудростях портяночного дела.
Спасибо, батя.
Зуб выделяет мне полпредбанника. Приносит второй табурет.
— Показывай этим. А вы смотрите и всасывайте.
Я второй раз в центре внимания.
Невольно я начинаю копировать движения и интонации Зуба:
