специалист по сейфам. От волнения и расторопности у него взмокла рубашка. За ужином были выступления и вне программы. Все разбились на кружки: литература – вокруг Алексея Максимовича. Музыка – вокруг Роллана. Изо – около меня. Ребята увлекались, бурлили. Алексей Максимович смотрел на всех с любовью, на прощание сказал напутственное слово. Благодарил и выступавших и руководителей.
Поездка по Волге
По правде сказать, мне тяжело вспоминать о поездке Алексея Максимовича по Волге от Горького до Астрахани и обратно летом 1935 года. Она была организована в качестве необходимого приятного и веселого отдыха. Меня пригласил принять в ней участие Алексей Максимович, и я очень обрадовалась. Вместе с Алексеем Максимовичем ехали: вдова его сына Надежда Алексеевна (Тимоша), ее дети Марфа и Дарья, их воспитательница Магда, приятельница Надежды Алексеевны певица Настя, Липочка, я, старый знакомый Горького доктор Левин, секретарь Горького Крючков и – до Сталинграда – Ягода и Погребинский.
В Горький мы приехали поездом. На автомобилях нас доставили на берег Волги, где у одной из отдаленных пристаней стоял небольшой, только что построенный пароход «Максим Горький». Увидев свое имя на носу парохода, Алексей Максимович поежился и сказал:
– Можно бы и без этого.
На вокзале его встречали местные власти. Алексей Максимович не мог отказаться посетить Сормовский завод, где его ждал весь коллектив. Распределив вещи по каютам, наскоро выпили кофе, перекусили и поехали на завод. Жара была труднопереносимая, Алексей Максимович плохо дышал, но бодрился. На заводе мы были недолго, осмотрели цеха и поехали в музей. Алексей Максимович остался на заводе – там был организован митинг.
К обеду мы все вернулись на пароход. Духота и жара усиливались, и бедный Алексей Максимович прошел к себе в каюту бледный и задыхающийся. Раздобыли вентиляторы в его каюту и в столовую. Мы пошли помыться и переодеться: в городе было очень пыльно. Когда я переодевалась, почувствовала толчки – пароход вздрогнул. Это мы отчалили, и началось наше путешествие.
Я все время ощущала какую-то неловкость, а главное, я видела, как плохо все переносил Алексей Максимович и как с каждым днем ему становилось все хуже. Часто он уходил к себе в каюту, и Липочка то и дело таскала туда кислородные подушки (баллон с кислородом стоял в трюме, и Крючков или Липа наполняли подушки в запас). Надо сказать, что над нами часто висело свинцовое покрывало туч, дождь не проливался, и казалось, что это серое покрывало нас придушит. Пароход трясло от машин, работавших с шумом и без передышки (за исключением наших редких стоянок у пристаней). Мне казалось, что из нас сбивают гоголь-моголь.
В таких случаях уже и посуда прыгала на столе. Алексей Максимович, побарабанив пальцами по столу, уходил к себе.
Когда наш пароход приближался к большим городам, к нему подходили моторные катера, и по спущенному трапу входили к Алексею Максимовичу гости – партийные и советские руководители тамошних мест. Алексей Максимович принимал их с радостью, угощал вином и чаем, расспрашивал о работе и людях тех районов. Обычно он потом с восторгом рассказывал нам об этих товарищах. Это были чаще всего молодые энтузиасты. У них с Алексеем Максимовичем шло взаимное «оканье» – он расцветал на глазах, влюбленно смотрел на них, говорил им хорошие, бодрящие слова и задавал вопросы, вгрызаясь в самые актуальные стороны волжской жизни.
Алексей Максимович еще в Москве сказал, что он хотел бы последний раз в жизни полюбоваться Волгой. Но, кроме него и меня, мало было сочувствующих этому зрелищу, и это его злило. Ему было дорого все, и старое и новое, что он видел на Волге. Я чувствовала, что он с этим всем прощается.
Когда пароход подходил к Царицыну, была уже почти ночь. Картина открылась феерическая – на протяжении более двадцати километров весь берег был усыпан огнями: это шла работа в цехах новых заводов. Алексей Максимович был ошеломлен и стоял на палубе не шелохнувшись еще долго после того, как мы миновали последние, уже редкие огоньки. Ночь была нежаркая, и я заметила, что он легче дышал.
После Царицына стало тише, уютнее и веселее. Да и небо прояснилось, стало не так душно. Алексей Максимович чаще появлялся на большой палубе и общался с детьми.
При приближении к Астрахани сильно запахло рыбой. Когда мы стояли у пристани, к корме подплыли лодки с мальчишками – они предлагали купить у них арбузы; Алексей Максимович сказал, чтобы я взяла у Липы веревку и денег. Когда я вернулась, он быстро бросил мальчишкам в лодку конец веревки и завернутые в бумажку деньги, крикнул им, чтобы привязывали арбуз, а он потащит его наверх. Вдруг один из мальчишек, всмотревшись в Алексея Максимовича, тянувшего его арбуз, завопил:
– Да ты кто будешь – уж не Максим ли Горький?
– Да нет, – отвечал Алексей Максимович, – я даже на него и не смахиваю, это пароход так называется.
– Врешь! – кричали в лодке. – Мы-то тебя знаем, небось на картинках видали!
– Ну, может, я его брат, да и то вряд ли.
Тут поднялся такой визг, шум и набралось столько людей на берегу, что Алексей Максимович с арбузом под мышкой быстро скрылся. Потом он много рассказывал нам об Астрахани, о рыбных промыслах, о Каспийском море и многое вспоминал о своей молодой жизни на Волге. Рассказывая, он сразу молодел, и глаза делались веселыми.
На обратном пути Алексей Максимович был великолепным гидом: он то и дело говорил, чтобы мы не пропустили то одно, то другое, то на правом, то на левом берегу.
Где-то недалеко от Астрахани мы увидели у воды какую-то странную каменную постройку, похожую на средневековый замок. Алексей Максимович сказал, что это буддийский храм, рассказал его историю и неожиданно вспомнил стишок:
– Едет рыцарь на коне, приблизительно ко мне.
Я пришла в восторг и спросила, не он ли это сочинил.
– Да что вы – я ведь писатель весьма серьезный, – и ушел, ухмыляясь.
Все же я думаю, что это был его экспромт.
В Казани решено было сделать остановку – опять небо свинцовое, духота. Алексей Максимович хотел
