И еще. Ушаков и его капитаны опирались на великолепную боевую традицию морского флота России, на петровскую школу мореходов. Нет, они не слепо следовали ей, а опирались на нее, шли дальше. Воссоединение знания и вдохновения, профессионализма и идеи было характерно для флота Петра, оно было чертой русских морских офицеров и в последующие годы. Блестящая плеяда капитанов и командиров, окружавших Ушакова, сама по себе выдающееся явление, и она только подчеркивает гениальность и вершинность великого русского адмирала.
Его корабли
Ушаков любил осмотры корабля. Внизу шуршала волна, вверху бился в парусину ветер, а здесь был мир, от которого зависела жизнь всего того, что именовалось кораблем.
Начинал он осмотр с трюма, где придирчиво осматривал расположение балласта.
— Не близко у вас к бортам сии грузы расположены?
В насыпной балласт были поставлены в три ряда обложенные дровами водяные бочки — верхнего, среднего и нижнего лага. Он требовал согласно всем правилам, чтобы они равномерно заполнялись и опорожнялись, дабы остойчивость не терялась. Особо придирчиво осматривал он крюйт-камеры, щупал уголья, насыпанные для предохранения пороха от сырости. Нередко выставлял возле крюйт-камер специальных часовых. Осматривал фонарь, который зажигался с другой стороны камеры, медленно и осторожно обходил бочки с порохом, проверяя их подвижность, пробуя рукой разложенные на решетчатых полках картузы, приготовленные для орудий разных калибров. Чуть повыше на выходе хранились разного рода артиллерийские припасы: кожи, кокора, рога, фальшфейеры, палительные трубки, блоки. Артиллерийский припас был в основном в каюте возле крюйт-камеры — там лежали фитили, армяки, запасные колеса, оси, клинья, ломы, банники, бумага. Ядра были в ящиках с переборками в ячейках для соответствующего калибра. В шкиперских каютах трюма пахло горьковатой парусиной. Свернулись в аккуратные тюки тенты, брезентины, лежали разные тросы, парусные нитки, сало, смола, кожа, котлы, гвозди, фонари, обыкновенные сигнальные свечи, мелкие блоки и разные нужные для корабля железки и деревяшки.
В ящиках лежали готовые вкрутиться в дерево гаки, остроголовые топоры, палубные скребки, свайки, долота, болты. В трюмах было влажно, улепетывали завидевшие фонарь крысы. Ушаков с ними боролся, но не всегда успешно. На нижней палубе днем было людно. У пушки находились баталеры. Федор Федорович всегда пробовал, как прикреплена пушка. Дергал тали, особо придирчив был к брюкам — толстым смоленым веревкам, которые пропускались в рымы, прикрепленные к бортам. Помнил, как кружила однажды сорвавшаяся в Северном море пушка, как покалечило матроса, как и его чуть не придавило.
В каютах для сухой провизии все лежало в кулях или ларях, куда и высыпаны были крупа, горох, тут же хранятся канистры, котлы, ендовы, кружки, чарки, ливера, веса. Сверх них лежали решетчатые перегородки для воздуха. В скрученные из веревок кольца, что назывались у моряков кранцы, были положены ядра, другие ядра были положены вокруг грот-мачты. На нижней палубе, начиная от носа, жили служители — канониры, матросы и солдаты. В подвесных койках всегда спала часть команды, другая была на вахте.
В корме в констапельской каюте живут артиллерийские солдатские офицеры и штурмана. Тут же корабельная канцелярия. Хранятся все абордажные оружия — мушкетоны, пистолеты, пики. Впереди бизань-мачты мерно просвечивали выстроенные в три ряда ружья. На верхней палубе в корме отделяется переборкой кают-компания, рядом с которой помещаются капитан-лейтенанты и лейтенанты, над шканцами живут мичман и гардемарины. На правой стороне живет священник, где поставлен корабельный образ для совершения молитв. Посреди верхней палубы во время похода стоит барказ. Тут же место для всякой живности — вверху в клетках куры, утки, гуси, внизу бараны, телята, свиньи.
В носу под баком на середине находится корабельная кухня — камбуз. Впереди нее корабельный лазарет, с другой стороны зажженный фитиль, что позволяет курить служителям над кадками, наполненными водой. С ними рядом труба, что восходит из кухни, и тут же гальюн, то есть уборная. Между грот- и фок-мачтой прикреплены запасные стеньги, реи, помпы, дубовые доски.
Потом Ушаков шел на шканцы, где была каюта капитана. Тут же всегда на шканцах у компаса вахтенный, что командует в рипер, то есть медную трубу. За шканцами хранятся всякие припасы штурмана: флаги, лоты, лаги, лини.
Вдоль всего корабля проходы — называются колидоры, чтобы плотники и конопатчики могли осматривать его борта, перегородки, ладить и конопатить. В колидорах развешивались блоки, бугели, голики и стояли ружья.
А на юте и шканцах вокруг корабля сделаны сетки, где хранятся служительские чемоданы и койки, что не раз спасали от картечи и пуль моряков.
Сколько бурь, штормов, грозных валов обрушивалось на корабль Ушакова. Казались неизбежными крушения, катастрофы. Но их у него не было. А ведь крушения кораблей в то время были не редкость. Так, в 1773 году в Архипелаге гибнет со всей командой 59-пушечный корабль «Азия». Лишь сундук с платьем и офицерскими эполетами да бизань-мачта остались у него. В 1774 году наскочил на камни и разбился вблизи Ревеля фрегат «Миневра», взорвался в Керчи фрегат «Третий», погиб линейный корабль «Слава России», сгорел корабль «Преслава» близ Тулона.
Следует сказать, что причины каждого крушения изучались комиссией и докладывались Адмиралтейств-коллегии, которая принимала строгие решения.
Войновича, капитана «Миневры», допустившего упущения «из-за лености и покою», лишила чинов и разжаловала в матросы (через год Екатерина восстановила его в чинах).
Капитан-лейтенанта Козлянинова, показавшего, что он ходил в караул, хотя, как оказалось, сказал «облыжно», то есть соврал, ибо сам на вахте проспал, поставив дежурить часового, списали на два месяца в матросы, лейтенанта Сакена, ушедшего раньше со службы, решено было при производстве обойти чином один раз, а фурьера Колесова «за ложный рапорт о том, что якобы… и помнил то, что было признано», наказали еще более жестоко, пропустив через тысячу шпицрутенов два раза.
Сурово наказывала Адмиралтейств-коллегия провинившихся. К Ушакову такие меры не применялись ни разу. И не потому, что к нему кто-то чрезмерно благоволил, а потому, что денно и нощно проводил он свою жизнь на корабле, потому что знал он его досконально, осматривал постоянно, предупреждал возможные поломки, имел необходимый запас досок, канатов, реев, стеньг. Он знал каждый свой корабль досконально, чувствовал его, любил его нежной любовью.
На первых порах он был сам членом команды, постигал корабль, приживался к нему, готовился к началу над ним. «Евстафий», «Наталия» в 1764 году, фрегат «Ульрика» в 1765 году, пинк «Наргин» в 1766– 1768 годах, «Три иерарха» в 1768 году — приобщили Федора Федоровича к морскому братству, к нуждам, возникающим на корабле, их особенностям, характерам и недостаткам.
Азовско-Донской поворот в жизни предоставил Федору Федоровичу возможность познакомиться с невиданными доселе кораблями. Надо было преодолеть мели и перекаты, провести вооруженных солдат, различные припасы, и русские судостроители создали новый тип судов. Управляться с «новоизобретенными» кораблями приходилось нелегко. Прам № 5 в 1769–1770 годах, «Дефеб» в 1770-м, фрегат «Первый» в 1771–1772 годах, бот «Курьер», «новоизобретенные» корабли «Морея» и «Модон» — находились уже под его командованием, выходили в Черное море, помогали овладевать ему искусством морехода, дали практику прибрежного кораблевождения, показали всю сложность существования южного флота.
На Балтийский флот возвращается уже испытанный, жаждущий дальних экспедиций капитан. Фрегат «Северный Орел» стал первым большим кораблем, которым командовал Ушаков. Поход же вокруг Европы по трудности вполне мог быть отнесен к походам первой сложности. Такой же был и «Виктор», полностью подчинившийся воле капитана. Адмиралтейские чины признали за ним это качество — умение покорить, приручить корабль, сделать его объезженным, изучив все его сильные и слабые стороны. Недаром в его руки вручали для проверки корабли, которым суждено было определять будущее российского судостроения.
К его отзыву о фрегате «Проворный» прислушиваются «Во время вояжа примечно…» — писал он в
