власть рухнет, рассыплется в прах Французская империя, а оставшиеся в живых французские аристократы побирушками придут ко двору русского императора просить помощи от разбушевавшейся революции и будут натравливать его на Францию. Но тогда в Европе звучала музыка, ярко вспыхивали свечи, сверкали бриллианты, королевские дворы встречали графа и графиню Северных.
На рейде в Ливорно встали в полукруг все корабли русской эскадры контр-адмирала Якова Сухотина. То ли по неизведанной случайности, то ли по причине старых сложившихся связей, то ли из-за особой отзывчивости ливорнцев и их правителей русские корабли и целые эскадры в XVIII веке заходили сюда довольно часто. Заходили, вставали на долговременную стоянку, килевались здесь и ремонтировались, получали мясо и вино, хлеб и крупу. В городе к русским морякам относились доброжелательно и гостеприимно. Нередко можно было встретить на приеме в ратуше, у богатого негоцианта, или в замке местного аристократа офицера или даже самого командующего эскадрой. А на городском карнавале, в прибрежной винарне танцевали, прижимая к себе веселых девушек, немного сдержанные, но добродушные и улыбчивые матросы. Лишь в церкви католической они не бывали, по греческому обряду молились на своих кораблях, у своих священников.
В апрельский, божественный, по утверждению ливорнцев, день, ибо именно в такой весенний день и мог только воскреснуть всевышний, с эскадры никто не был отпущен на берег: ждали графа и графиню Северных. Ждали и хотели блеснуть мастерством постановки парусов, хождения в море, умения стрелять точно в цель, для чего вывезли и поставили на якорь ветхое судно греческого торговца, пообещав заплатить за рухлядь, доставить его грузы на фрегате. Ждали. Наблюдали в подзорные трубы за приморской дорогой. Как всегда в таких случаях, карета показалась неожиданно. Яков Филиппович Сухотин запутался в разноцветных коврах, выбегая из подготовленного к торжественному проезду к кораблям барказа, но четко доложил: «Эскадра ждет…» Граф Северный небрежно махнул рукой и проследовал сквозь кучу зевак, прослышавших о приезде какого-то знатного русского. Барказ приблизился к эскадре. А там, переливаясь от корабля к кораблю, гремело: «Ур-р-ра!» Трепетали флаги расцвечивания, на вантах расположились моряки. Вдоль бортов палубы с ружьями выстроились солдаты. Грянули пушки. Залп. Один, пять, десять, пятнадцать, двадцать. Всему городу стало ясно — особа знатная необычайно. Граф прошел по палубе вдоль строя, подал два пальца офицерам и, обернувшись к Сухотину, тихо сказал:
— Прикажите не кричать!
— Что? — не понял тот.
— Вопли пусть закончат, — зло сказал граф.
Сухотин отдал команду, побежал дежурный офицер, крик стал стихать, и лишь где-то там, на верху грот-мачты, добросовестно исполнял отданный раньше приказ одинокий моряк, не слыша, вероятно, ни себя, ни новой команды.
— Забавно, не правда ли, сударыня? — обратился к молчавшей доселе спутнице граф.
— Ах, Павел, может, мы сегодня на палубе этих бравых моряков откажемся от маскарада? — отвечала она совсем не о том.
— Верно, — решительно выдохнул цесаревич. — Щи у вас найдутся? Да не зовите нас больше сими кличками, вспомните, что я ваш генерал-адмирал, расскажите, как сюда дошли. Садимся здесь, — указал он на столы и кресла, установленные на шканцах.
Сухотин честно доложил, что эскадра 28 мая прошлого года снялась с Кронштадтского рейда и, сделав заход в Гельсинор, нигде больше не останавливалась, прошла в Ливорно, куда прибыла 15 августа.
— Стало быть, обошли всю Европу?
— Да, господин граф, простите, ваше императорское высочество. Сие есть пока высшее достижение для наших кораблей.
— Не думаю, — не согласился Павел. — Но однако, что вы делаете ныне в Средиземноморье?
— Оберегаем корабли наши купеческие и иноземные от пиратских нападений.
— Сия политика — пыжиться до уровня всей вселенной — дорого обходится державе, — повернул голову к беззаботно внимавшей ему Марии Федоровне. Та согласно и быстро закивала. Павел же обратился к капитанам кораблей, что были уже ему представлены у трапа.
— Вот вы, — обратился он к напряженно сидевшему Ушакову, — почему на императорской яхте не захотели служить? Я ведь вас там видел?
— Море люблю, ваше императорское высочество, — добродушно ответил, улыбнувшись, Ушаков.
Павел улыбку принял, сам улыбнулся и нестрого спросил:
— Где же вы бывали? В каких походах и экспедициях?
— Здесь, в Ливорно, уже раньше с эскадрой Козлянинова. В Черном воевал с турками, в Белое море ходил, из Архангельска на фрегате возвращался, командовал «новоизобретенными» кораблями Донской флотилии.
— Изрядно вас бросало, однако. Ну и какова плата?
Ушаков обернулся к Сухотину, тот объяснил сам.
— Тысячу рублей единовременно и по сто пятьдесят рублей столовых ежемесячно.
Павел и Мария Федоровна переглянулись.
— Богато живет флот! Расходы чрезмерные.
— Нет, ваше императорское высочество, — не согласился Сухотин, — не богато, а тяжело. Восемьсот человек в госпиталях, двадцать восемь умерло, и просим вас исходатайствовать нам помощь, а их семьям вспомоществование.
Павел задумался. Он не знал, главное или второстепенное флот, хотя и был приписан к нему. По совету Панина он хотел обо всем подумать самостоятельно. Тот советовал ему заниматься и изучать лишь то, на что должно обращать внимание, «не отвлекаться в сторону, к предметам, не имеющим отношения к плану. Не тревожиться тем, что недостойно возбуждать беспокойство». «Побольше бодрости, со временем все дается, и терпение и прилежание», — напутствовал Панин. Да где он? А вести разговор с подданными он решил не лицемеря. Еще в Риге он обрушился на беспорядки в военном ведомстве, резко заметил: «Если бы мне надо было образовать себе политическую партию, я бы мог умолчать о подобных беспорядках, чтобы пощадить известных лиц. Но будучи тем, что я есмь, для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства… Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за неправое». Вот и этим морякам сказать надо, что не все у них в порядке, не все отлажено. Стал делать замечания, они согласились, ибо где же корабль без недостатков. Стал расспрашивать про тактику морского боя, они здесь отвечали бойчее и четче. Обратился к Сухотину:
— Если перед вами вражеская эскадра, как вы выстраиваетесь?
— В кильватерную линию.
— А если я захочу по-другому?
— Это невозможно.
— Объясните.
— Сие заведено уставом.
— Ну а если изменить устав?
— Невозможно. Но вы ведь…
Ушаков, который чувствовал почему-то неизъяснимое волнение, сделал шаг вперед и решительно перебил Сухотина:
— Думаю, что сие возможно, ваше императорское величество! На это надо просто решиться.
— Ну и решайтесь, капитан, думаю, с вашей решительностью вам никто этого не запретит.
Павел хлопнул в ладоши, снял шляпу и протянул ее камердинеру.
— Все, хватит. Голова кружится, а цесаревне худо. Давайте обедать. Стрельбы отменим.
На шканцы стали выдвигать столы, кресла, подавать блюдо за блюдом. Капитан и свита отступили в сторону, освобождая место для трапезы. Ушаков оперся о поручни и задумчиво глядел в бирюзовую зыбь генуэзского моря. Скоро им предстояло снова устремиться вдаль, в опасный и бурный поход, что приведет домой, на родную землю, в Кронштадт, Петербург, а может, и в Рыбинск и Бурнаково, к матери, в отцовский дом, на Волгу, к…
Нежная прохладная ладонь легла на его руку. Он вздрогнул и провел глазами от кончиков пальцев до полураскрытых губ… Сегодня здесь все было необычно, вдали от Отечества на корабле присутствует
