русских. Его флот сделал это еще раньше, уйдя в темноту южной ночи. Ушаков еще преследовал турок, потопил шебеку, затем повернул к своим. Войнович был в восторге.
«Поздравляю тебя, батюшка Федор Федорович. Сего числа поступил ты весьма храбро. Дал же ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все было видно! Сим вечером, как темно сделается, пойдем… к нашим берегам. Сие весьма нужно, вам скажу после. А наш флотик заслужил чести и устоял против этакой силы! Мы пойдем к Козлову: надобно мне доложить князю кое-что. Прости, друг сердечный, — будь, душенька, осторожен, чтобы нам сей ночью не разлучиться. Я сделаю сигнал о соединении: тогда и спустимся».
Ушаков подсчитывал потери, их почти не было. Ни одного убитого! Такое редко бывает в выигранном сражении.
А наутро вдали замаячил турецкий флот. Ушаков готовился к новому бою, и Войнович запричитал: «Друг мой, Федор Федорович, предвижу дурные нам обстоятельства. Сегодня ветер туркам благоприятствует… Дай мне свое мнение и обкуражь! Как думаешь, дойдем ли до гавани? Пошли к фрегатам, чтобы поднимались к ветру. Да сам не уходи далеко очень — сам ты знаешь!»
Турки же, однако, сочли за благо уйти в сторону Варны. Эскадра возвратилась в Севастополь, и уже никакие просьбы Потемкина не заставили Войновича вывести ее в море. То он жаловался на болезни экипажа, то на повреждение судов, то на волнения в Крыму, то на ветры неблагоприятные. Не спешил встретиться с противником командующий Севастопольской эскадрой.
Победа же Ушакова взбудоражила Потемкина — можем сражаться и выигрывать!
Выбирая командующего
Дело Азовско-Черноморского флота начал Алексей Наумович Сенявин, первым командующим Черноморского флота стал вице-адмирал Федор Алексеевич Клокачев, что умер в 1783 году в Херсоне от гнилой горячки. После Клокачева главным командиром Черноморского флота стал Яков Филиппович Сухотин с производством его в вице-адмиралы. Необжитые края, необустройство городов, однако, ему не нравились, и он стремился на Балтику и с удовольствием написал И. Г. Чернышеву 3 ноября 1785 года:
«Я сего же месяца, 1-го числа имел счастье получить от князя Григория Александровича, через прибывшего сюда определенного в Херсонское черноморское адмиралтейское правление старшим его членом флота г-на капитана Мордвинова повеление, чтобы мне сему правлению перепоручить все вообще команды адмиралтейские, в Херсоне находящиеся, а потом возвратиться к С. Петербургской команде, то есть к прежней моей питомице Государственной Адмиралтейской коллегии…»
В Севастополе в то время занимался обустройством Мекензи, англичанин, служивший на русском флоте с 1769 года. Потемкин и к нему приглядывался, но уж больно суеверным был этот строитель Севастопольского флота, оттого и умер скоропостижно.
Сенявин рассказывал:
«31 декабря во весь день было веселье у адмирала Мекензи. После роскошного обеда — прямо за карты и за танцы; все были действующие, зрителей никого, и кто как желал, так и забавлялся. За полчаса перед полночью позвал к ужину в последнюю минуту перед Новым годом, рюмки все налиты шампанским, бьет двенадцать часов, все встают, поздравляют адмирала и друг друга с Новым годом, но адмирал наш ни слова, тихо опустился на стул, поставил рюмку, потупил глаза на тарелку и крепко задумался.
Сначала всем показалось, что он выдумывает какой-нибудь хороший тост задать, а потом скоро приметили, что пот на лице выступил, как говорится, градом; все начинали его спрашивать, что вам сделалось, что вам случилось? Адмирал, сильно вздохнув, сказал: мне нынешний год умереть, тринадцать нас сидит за столом. Тут все пустились его уверять, что эти приметы самые пустые, все рассказывали, что со всяким это случалось по нескольку раз, и все остались не только живы, но и здоровы. Наконец адмирал заключил, что умереть надобно, необходимо, но надобно также и рюмку свою выпить, благодарил всех и всех, поздравил с Новым годом и рюмку свою выпил начисто, как бывало с ним всегда. Встали из-за стола, принялись веселиться, да что-то все не клеилось. Адмирал мой сделался очень скучен, однако не оставил между тем, чтобы не нарядить себя в женское платье и представить старую англичанку, танцующую менуэт — это была любимая его забава, когда бывал он весел… На другой день адмирал был очень скучен, вечером только у графа Войновича несколько развеселился, остальные святочные вечера проводили довольно весело и так весело, что адмирал мой забыл было, что недавно ужинал сам-тринадцатым. Как вдруг 7-го числа на вечере адмирал занемог, а 10-го поутру скончался. Мне сердечно было его жаль».
Да и Потемкину жаль было весельчака адмирала. Содрогнулся от торжества приметы, сам бывал суеверен, но власти суеверию над собой не давал. Внимателен был Потемкин и к Мордвинову. Этот педантичный офицер «отличнейших познаний» был приглашен им в 1785 году в Херсон и назначен старшим членом Адмиралтейского правления. Отца его, известного адмирала, хорошо знали во флоте как создателя книг по навигации, специальных каталогов и таблиц для мореплавателей. Его особый компас со стрелкой, натертой искусственным магнитом, применяли на многих отечественных кораблях. Отец был яростный поклонник Петра, непреклонный сторонник российских обычаев и традиций. Сын же, после того когда побывал в Великобритании, стал страстным англоманом. Англия поразила его. Оттуда он вывез жену, которая покоряла его сердце, книгу Адама Смита «Исследования о природе и причинах богатства народов», которая покорила его разум, и веру в превосходство английских порядков, покоривших его воображение. Его возвышенные общественные устремления не соответствовали российской действительности, не привели к изменениям во флоте, да он втайне и чувствовал, что флотоводцем большим не являлся. Его чопорность и английский педантизм нередко выглядели пренебрежением к сотоварищам и коллегам по службе, вызывали раздражение, а столкновения с неблизкими его сердцу российскими порядками привели к унылости и нервозности. Рассорился с екатеринославским губернатором Каховским, принцем Нассау-Зигеном, командиром Лиманской и позднее Дунайской флотилии Де Рибасом.
Когда секретарь Потемкина посоветовал Мордвинову быть более выдержанным, тот пришел в раздражение и резко ответил ему: «Не научайте меня притворству… у меня врагов много». Почувствовав, что с флотом и порядками не управляется, подал в отставку. Потемкин снисходительно его увещевал: «Вы еще молоды, а потому и споры. Поступок ваш меня постращать был излишний, и если бы я не столь к вам доброхотен, то смеялся угрозою отставки», пообещал даже ему командование над флотом в Греческом Архипелаге. Однако в Архипелаге русского флота не предвиделось, и Мордвинов ушел в отставку (как оказалось, ненадолго).
В Севастополе командующим над наличным или действующим флотом и портом стал старший из судовых командиров капитан 1-го ранга Марк Иванович Войнович, серб на русской службе. В мае 1787 года он и Мордвинов были произведены в контр-адмиралы.
Марк Иванович верность российской короне высказывал постоянно, но командир он был нерешительный, нерасторопный, да и неудачливый. Всем понятна его авантюрная вылазка к Варне, окончившаяся чуть ли не катастрофой для флота. Винили небывалой силы шторм, но только ли ветер виноват был? Войнович и Мордвинов больше в бой не рвались. При Фидониси его авторитет спас Ушаков. Три часа сражался авангард, турки были разбиты. Победа?! Да, победа. И ясно, кто победитель. Однако Войнович в море выходить никак не хотел. А Потемкин и Екатерина требовали «ударов» по неприятелю да победоносных сражений.
В октябре 1789 года светлейший с раздражением и неудовольствием отчитывал Войновича: «Из последнего вашего рапорта вижу, что вы еще не соединились с Севастопольским флотом по причине противных ветров. Но если бы для соединения предписаны были точные меры, то бы противный ветер одному был способным другому. И вместо чтоб искать на малом море друг друга, соединяясь, ударили бы на неприятеля. Вы в конце изъясняетесь, что хорош был теперь случай, а я вам скажу, что были случаи и будут еще, но все пропустятся. Турки везде биты, боятся имени русского, отдают города казакам, тот же страх в них и на море. Флотилию привел я к Анкерману… со всем тем взять пять лансонов и на них до тридцати пушек, еще одно транспортное с большим числом хлеба да два судна под Гаджибеем — весь триумф нынешний, да и то не от флота».
