подбрюшье Оттоманской Порты. Дни зловонного неаполитанского королевства тоже сочтены.
— Хорошо бы… — лениво потянул вместе с вином генерал.
— А я надеюсь больше всего на себя. Надо уметь выскальзывать из цепких лап противника. — Ле- Жоаль даже улыбнулся, когда кот снова промахнулся и сердито заводил усами.
— Полагаться на себя можно, — отхлебнул вино генерал, — тем более что наши стены позволяют вам это. Главное, лишь бы ожиревшая Директория не забыла, что у нее тут доблестные солдаты. — И генерал резко опустил руку со стаканом вниз. Кот, почувствовав, что ему не опередить Жоаля, сделал прыжок к руке генерала.
— Паршивец! — уронил бокал Шабо. Красное пятно разлилось у его ног. — Вы, Жоаль, вечно всех возбуждаете, а от этого нет никакой пользы, только кровь, — слизывая ее капельки с руки, сердито выговаривал капитану генерал.
— Я сожалею о царапине, но что касается беспокойства, которое я приношу, то смею заметить, я не намерен взирать на то, как на мою шею наденут петлю. — Ле-Жоаль встал и нервно пошел к выходу.
— Друзья! Друзья! Не стоит ссориться. Обратите внимание: к нам шлюпка под белым флагом, — позвал их к окну Дюбуа.
…Капитан-лейтенант Шостак, ощупывая ногой ступеньку, шагнул вниз и остановился.
— Снимите повязку! — раздался голос.
Комната, в которой оказался Иван Андреевич, после следования по улицам крепости с повязкой на глазах, показалась светлой и просторной. Горел камин. За столом сидело несколько человек.
— Капитан-лейтенант Шостак! Явился сюда по поручению командующего эскадрой…
Дюбуа оценил ладно скроенный мундир. Жоалю понравилась уверенность офицера. Шабо внимательно всматривался в дерзковатого русского и старался представить себе грозного адмирала Ушакова. Он не совсем понимал, что здесь делают русские, как с ними вести войну. Он знал твердую поступь прусского солдата, разобщенность замыслов австрийцев, пламенную беспорядочность итальянцев, победоносное высокомерие англичан. Но что собой представляет русский солдат? Нет, он не знал. Ясно, что им не по плечу крепость. С суши? Но тогда надо набить весь остров войсками, нашпиговать их артиллерией, а этого, по данным разведки, у эскадры нет. С моря? Оттуда такие крепости не берутся. Шабо снисходительно взглянул еще раз на офицера и с усталой улыбкой сказал:
— Я не понимаю, что нужно здесь вашему адмиралу? Ведь и невоенному человеку ясно, что крепость не взять.
Шостак не стал замечать язвительности и учтиво ответил:
— Адмирал уверен, что крепость падет, и следовало бы избежать жертв! Поэтому он и предлагает почетные условия сдачи.
Шабо начал сердиться:
— Но я еще не вижу, кому сдаваться…
Дюбуа, ковырявший зубочисткой во рту, перебил генерала и игриво спросил у капитан- лейтенанта:
— Скажите, ваш адмирал здоров? У него не болят зубы?
Шостак с недоумением посмотрел на него и, думая, что он допытывается о состоянии эскадры, ответил:
— Адмирал здоров. На эскадре больных нет. Дюбуа прихохотнул и, причмокивая губами, подмигнул русскому офицеру:
— Я бы советовал адмиралу беречь зубы, он может поломать их о Корфу.
Комиссар заливисто расхохотался и встал, потирая руки. Шостак вспыхнул:
— Адмирал имеет десятки побед. Он не проигрывал сражений…
Шабо перебил его и тоже встал:
— Мне жаль, но ему придется прервать этот победоносный ряд, — он сдержанно поклонился. — Еще раз выражаю благосклонность к вашим морякам и солдатам и предлагаю вам, дабы избежать того кровопролития, которое так противно вашему адмиралу, покинуть пределы Венецианского залива.
— Передайте это всем, кто послал вас сюда… на примерку, — опять прихохотнул Дюбуа.
Шостак понял, что другого ответа он не дождется, и тоже поклонился.
— Честь имею! К сожалению, я не увезу разумного ответа. Соболезную будущим жертвам. Они будут не по нашей вине.
А за окном разыгрывалась буря, шквал за шквалом, налетали на остров. Русскую шлюпку, привязанную у причала, бросало по волнам и грозило разбить.
— Капитан-лейтенант! — вдруг дружелюбно обратился к Шостаку Жоаль. — Волна перевернет вашу шлюпку в бухте. Следует переждать, а мы приглашаем вас на ужин.
— Да, капитан, смотрите, брызги долетают сюда, до третьего этажа. Ваш экипаж мы накормим, шлюпку вытащим пока на берег, — учтиво подтвердил Шабо.
— Благодарю за приглашение! Я готов разделить с вами ужин, господа!
— Вот и прекрасно! — бесцеремонно хлопнул Жоаль Шостака по плечу и без обиды поправил: — У нас говорят друг другу «гражданин», а не «господин». Ужин же будет отличный, вот увидите.
— Хорошее вино у чертей было, — докладывал на следующий день Селивачеву Шостак, потирая виски. — Сдаваться не собираются…
На батареях
Всю ночь взлетала из-под лопат каменистая земля над холмом у церкви святого Пантелеймона, скрежетали колеса, слышались натужные голоса. Всю ночь с тревогой вслушивались в этот неразборчивый шум у деревни Беница французские часовые. Там что-то творилось.
…Инженер Маркати, бывший до недавнего времени на французской службе, желая доказать свою преданность русскому адмиралу, решил за одну ночь воздвигнуть позиции для батареи. Нет, он знал, что Ушаков приказал не спешить, проводить работы тайно, в ночное время, чтобы не насторожить врага, не вызвать его на схватку раньше времени. Ведь для охраны работ он смог выделить всего 12 солдат да нескольких канониров для установки пушек. Но чего бояться? Почти тысяча крестьян расположились вокруг холма. Многие были с ружьями, правда, со старыми, доставшимися от отцов, бывших раньше то моряками, то корсарами. Большинство же было просто с кирками и лопатами, которыми они столь усердно трудились всю ночь. Нет, французы не сунутся, побоятся!.. Может быть, и не сунулись бы, если бы не заговорила гаубица, не бахнули бы пушки, установленные на новой батарее. Так не терпелось Маркати обозначить свой инженерный успех. Ядро, пущенное из гаубицы, раздробило крепостной зубец, переломило древко с вызовом трепетавшего французского флага и угодило горделивому капралу Директории прямо в голову. С севера, от деревни Мандук, тоже загромыхало. То была первая батарея союзников, установленная раньше. Генерал Шабо понял, что, если русские ядра будут носиться над крепостью, выбирая себе жертвы, его солдаты долго не выдержат. Из крепостных ворот, стреляя на ходу, выбегали засидевшиеся в осаде солдаты. Греческие ополченцы стояли кучно, ждали команды, чтобы вступить в бой. Французские ружья были дальнобойней, били точнее. Вот кто-то из ополченцев охнул и забился в смертельной дрожи, осел в кровавую лужу второй, ткнулся в терновый куст третий. Одни отступили за скалу, другие в дальний лесок, а третьи и, как оказалось, почти все дрогнули и побежали, прыгая через камни, рытвины и заграждения, так и не сойдясь врукопашную. Русские артиллеристы едва успели сделать два выстрела, как их окружили, выбили из рук оружие и, повалив, связали.
Впереди небольшой растрепанной группы пленников вели опутанного веревками Маркати.
— Предатель! — кричал французский офицер, толкая его в спину. — Ты поплатишься за свою измену!
Маркати вслух молился, он знал, что последний раз, ибо французы беспощадны к тем, кто изменяет их флагу…
…Красное, обветренное лицо Ушакова исказилось и стало белым. Такое с ним бывало редко. Адмирал
