говорит с пашой на понятном для того языке: «Кто же в недоставлении по сие время останется виною, Блистательная Порта и его султанское величество непременно сделает строго взыскание жестоким штрафом…»
Адмиралтейство же и подчиненные Мордвинова опять допустили халатность. На прибывших из Ахтияра судах (шхуне № 1, транспортном судне и бригантине «Феникс») «соленого мяса немало оказалось с червями, гнило и имеет худой и вредный запах», а уксус, будучи не в крепких бочках, дорогою почти половинным числом с вытечкою». Без особого рачения заботилось о моряках российское ведомство.
Ждать обещанного — означало погибать. Ушаков был не из таких. Теребит Кадыр-бея и начинает скупать где можно пшеницу. Сам же приказывает жителям Корфу доставить для продажи мясо и зелень для щей. Обращается к Орио, главе местной администрации, чтобы островитяне взяли временно корабли, которые их охраняют, на свой кошт. Оплатить пообещал за счет Порты. Опасное, несогласованное решение принимал вице-адмирал. Ибо оплатит ли Порта его расходы, согласятся ли в Константинополе и Петербурге? Опасное для себя, но необходимое. Понимал, что моряка и солдата надо кормить. Не пренебрегал этим, не давал на откуп, занимался сам. Ходил в матросский камбуз, пробовал кашу, давал выволочку, если было невкусно. Страдал, если порция была мала. Морякам такая забота была по душе, передавали друг другу: «Наш-то адмирал опять матросскую порцию отведал». К середине декабря Ушаков заболел от «тревожных мыслей и отсутствия продовольствия». Заболел, но не слег, продолжая придумывать ходы, чтоб накормить русских моряков, сохраняя эскадру боеспособной.
Ключ от крепости
Ветер хлестанул брызгами по палубе, забрался в рукава, захлопал углами парусов. Шлюпка, подходившая к «Святому Павлу», подскакивала на водяных гребнях, как щепочка, да и корабль, тяжело вздыхая, все сильнее раскачивался от мощных шлепков волн, то обнажая обшивку на макушке очередного вала, то запахиваясь в пенное жабо.
Турок еле поднялся на борт, поддерживаемый матросами, и, приложив руки к груди, склонил голову перед, казалось, приросшим к палубе русским адмиралом. Не выдержал, подбежал к краю и опростался, вытерся халатом.
— Бывает, — добродушно успокоил Ушаков. — Волнушка разыгралась. Мутит. Прошу в каюту.
Гасан-эфенди, заплетаясь ногами, нырнул вниз. Ушаков степенно сошел за ним, пригласил садиться, выпить чаю. Гасан-эфенди с отвращением взглянул на угощение и стал торопливо излагать приветствия от имени Али-паши. Кадыр-бей, как всегда, вроде был безразличен к разговорам, прикрыл глаза. Ушаков знал эту его привычку скрывать интерес, придремывать, обдумывая сказанное.
— Хорошо, что Али-паша нам добрые слова шлет, но лучше было бы, чтобы он проявил внимание к просьбам нашим.
Гасан-эфенди закивал головой, с полным согласием глядя на адмиралов.
— Да-да! Верный слуга султана, Али-паша Тепелена, весь в заботах об оказании помощи доблестным союзникам.
— Каким?
— Что? — не расслышал Гасан-эфенди.
— Кому думает оказать помощь ваш паша? С кем хочет он союзничать? Неужели он думает, что мы не знаем о его переговорах с французами?
Гасан-эфенди укоризненно посмотрел на русского командующего.
— Мой господин чист и безупречен не только перед вами, султаном, но и перед аллахом, не совершив ни предательства, не допустив даже помыслов о сотрудничестве с богомерзкими врагами всемилостивейших наших правителей — султана и императора.
Ушаков задышал прерывисто, встал, подошел к Кадыр-бею, коснулся плеча того и вопросительно взглянул на турка. Кадыр-бей кивнул головой. Из шкатулки, что стояла на маленьком столике, растрепанными чайками полетели листки бумаги. Ушаков бросал их перед Гасаном-эфенди.
— А это что? Чья подпись? Кто писал? Или вы думаете, что мы не знаем подпись Али?
Посланник только раз бросил взор на письма и все понял. Да, это были письма самого Тепелены. Те письма, что слал он командиру гарнизона Шабо осенью и где безбожно льстил французскому генералу, обещая союз, провиант и расположение за то, чтобы солдаты Директории стойко обороняли крепость от русской эскадры. Гасан-эфенди понял, что попался, вознес руки в молении, придумывая, как лучше вывернуться, еще раз зыркнул на Ушакова и, склонившись в поклоне, запричитал:
— Знаменитый между князьями Мессийского народа, высокопочтенный между вельможами нации христианской, славнейший адмирал в Европе, знаменитый ревнователь к службе, превосходительный командующий наш. Не почти сии письма за истину, то просто прием обмана.
Ушаков не уразумел сразу, что Гасан обращался к нему, когда понял — махнул рукой, перебил:
— Хватит! Ждем сына паши с войском. Продовольствие ждем. И козни пусть бросит. Ведь в наших руках сила отменная. — Ушаков дал понять, что разговор окончен. Гасану-эфенди в туманную мокроту идти не хотелось, но и оставаться перед грозным Ушак-пашой было страшно. Он поднялся, закивал и двинулся к двери задом, бормоча слова прощания.
— Да не бойся! Иди нормально, а Али передай, веры больше не будет, если подведет.
— Славный и достопочтенный друг мой, — сбросил с себя сонливость Кадыр-бей, — должны вы знать, что Али-паша один из своевольнейших пашей в Османской империи, мало повинующихся Порте. И оная в отношении его твердости не проявляет, как с другими своевольниками. Они в Константинополе на свои предписания не надеются и вам отдают право решать с ними все дела и вести их твердой рукой.
— Да права-то отдают, а мне бы лучше сухарей побольше да войско для осады. Я ведь здесь не хозяин, а гость. А меня все кулаком заставляют стучать. А мне кулак-то для боя нужен. Собираю всю эскадру воедино, албанцев сколько можно на остров высаживаю. Пушки на остров свожу, две батареи на носу Шабо поставил. Но мало сего. Ведь послан я с кораблями воевать против флота неприятельского, а не крепостей. Сейчас же надо крепость взять. А где главный удар нанести? — Походил, пососал трубку и остановился перед картой, где вокруг острова была обозначена цепь русских и турецких кораблей. Блокада объявлена. Но как сломить осажденных? — Думаю, прежде Видо брать надо, — задумчиво сказал он и обернулся к Кадыр-бею. Тот не понял, взглянул на переводчика. Но и переводчик не понял, вопросительно согнулся к Ушакову.
— Предлагаю пройти мимо острова Видо. Там ключ от крепости… Найдем…
Несколько раз на флагмане и адмиральском катере прошел мимо каменистого задиристого Видо. Глаз подзорной трубы скользил по его скалистым бухтам, ощупывал выступы, скакал по вершинам. Морской служитель держал карту перед Ушаковым, а тот сверял все пометки, уточнял изгибы бухточек, отмечал места, где чернели темнотой жерла батарей. Нанес четыре, потом в глубине за кустарниками обнаружил пятую. Нет, французы не сидели на острове без дела. С октября рыли траншеи, окружали рвами батареи, прорывали каналы. Маслиновые деревья, поваленные на склонах, ежом выставили впереди себя сучья, сквозь которые прорываться было бы нелегко. У двух бухт, куда Ушаков замыслил высаживать десант, подозрительными казались торчащие концы каких-то жердей. Ночью послал на шлюпке гардемаринов с матросами разведать, не перегородили ли? Шлюпка скользнула в темноту. На палубе зажгли мощные фонари для ориентира. Через два часа гардемарин докладывал:
— Бухта перегорожена сетями и бонами из остатков корабельных мачт и стеньг, связанных друг с дружкой цепями и канатами. Немного в стороне бон не было, но зато в песок зарыли заостренные пали. Одна из них, скрытая в воде, ударила шлюпку. Два матроса упали в воду, сломали весло. Задумали они тут хитроумную заманку, чтобы шлюпки десантные на них напоролись и дальше не прошли.
— Молодец! — наклонился над картой Ушаков. — Мы сие тоже пометим.
К началу февраля он знал Видо не хуже, чем Ахтияр и все крымское побережье. Оступиться не мог, не имел права. Должен был действовать тут четко и безоплошно. Предстоял штурм, и он донимал, что, не взяв Видо, не покорит Корфу.
