вместо знания. Никто уже больше не слушается морских офицеров, чиновников, инженеров. А ведь должна же быть дисциплина! — обратился неожиданно Шабо к Ушакову.
Русский адмирал с интересом слушал о том, что происходило во французском флоте. Переспрашивал Шостака. Попросил сменить блюда и принести сладости, шербет, кофе. Закончив распоряжаться, ответил на вопрос:
— Без дисциплины побед не добиться. Но с солдатами и моряками звереть негоже. От их духа и бодрости, от доброты к ним победа зависит. Да еще от умения командирского, от снабжения, от ветров попутных, от кораблей хороших, от пушек скорострельных, от умения, от храбрости. Да мало ли от чего. Все это, правда, в один узел редко стягивается. Так вот и зависит все от матроса до командира, от командира до матроса… Ну ладно об этом. Как мы условились в соглашении, вы, Дюбуа, едете в Тулон, и мы даем вам двадцатипушечник, а вот Шабо в Анкону. Не так ли? Какие просьбы? У вас, Дюбуа?
— Я хотел бы взять с собой мебель, изготовленную венецианцами.
— Хорошо, если это не чужая собственность. А вы, Шабо?
— А я хотел бы иметь на память от победителя небольшую памятную вещь. Не откажите в любезности.
— Ну что вы, генерал. Я рад был с вами познакомиться, здесь, за чашкой кофе, больше, чем у крепостных стен. Но если вы серьезно, то вот держите эту вещицу. — И Ушаков протянул Шабо табакерку. — Давайте больше не встречаться в боях. До свидания.
Амнистия
…Дни после падения Корфу летели еще быстрее, чем до штурма. Каждый день приносил адмиралу заботы, хлопоты и опасности. Сегодня за длинным, потемневшим от времени столом собрались люди, с которыми он хотел посоветоваться. Решение для себя уже принял, но надо было проверить его на людях, опереться на их мнение, определить угрозы к исполнению. Народ собрался разный — его соратники, боевые командиры кораблей, руководители греческих повстанцев, высокородные нобили, пылкие второклассные. Тяжело опустил на стол свои мужицкие руки священник Дармарос, ножичком сосредоточенно чистил ногти Граденигос Сикурос ди Силлас, живо жестикулировал Палатинос. Пожалуй, за каждым из них и стояла та сила, мнение которой хотел знать Ушаков.
— Достопочтенные господа! Свершилось событие великое. Корфу, как и все Ионические острова, ныне освобожден эскадрой союзных войск! Волю императора нашего объявляли мы уже не раз: Россия здесь выгод своих не ищет и не претендует на приобретение земель. Но претендует она на то, чтобы восстановить на островах сих порядок и спокойствие. Было до сего времени здесь немало злоупотреблений и своевольства. Но все действовали по злому умыслу. Обстоятельства молодых людей ввели в погрешность, если сие так называть можно, но раскаяние их освобождает и делает вновь достойными общества. Я от них соболезную и с удовольствием в погрешностях их прощаю.
Адмирал обвел взглядом присутствующих. Все напряженно слушали. Дармарос разжал кулаки, Сикурос ди Силлас сложил ножичек и спрятал его в футляр, Палатинос что-то стал записывать на клочке бумаги. Адмирал, чувствуя важность момента, встал и торжественно объявил:
— С сего дня, как и заявляли мы перед низвержениеем тиранического режима, объявляем мы амнистию. В прокламации союзнического командования мы призвали прекратить распри, забыть обиды и простить содеянное. Мы так и написали там: «Люди всех сословий и наций, чтите властное предначертание человечности. Да прекратятся раздоры, да умолкнет дух вендетты, да воцарится мир, добрый порядок и общее согласие на всем острове». Амнистию таковую мы завтра и объявим на островах!
Адмирал сел. Палатинос захлопал в ладоши: «Мудро! Великодушно!» — выкрикнул он, не дав установиться тишине.
Сикурос ди Силлас выждал паузу и, склонив голову к плечу, медленно растягивая слова, чтобы дать перевести переводчику, спросил:
— Значит ли это, что не будут наказаны бунтовщики и мятежники, захватившие земли и имущество почтенных граждан?
Ушаков хладнокровно ответил:
— Подобные дела надо предать забвению и примирить.
Сикурос ди Силлас хотел было возразить, но Ушаков не дал и слова сказать.
— Противу сего я не хочу слушать никаких доводов.
Н. Булгарис, назначенный руководителем, стал решительно поддерживать русского адмирала. Амнистия необходима, говорил он, чтобы не дать рассыпаться только что освобожденному обществу. Все осложнилось в этом мире, и надо, чтобы он не рассыпался и не погреб под своими обломками всех нас, простить бунтовавших. Сикурос ди Силлас снова возразил:
— Прощение — значит разрешение к новым бунтам и беспокойствам. Надо посадить бунтующих, зачинщиков расстрелять, а все забранные земли отобрать.
Орио неодобрительно покачал головой. Дармарос поднял руки, как бы сдерживая ненависть и злость, и, обращаясь к Ушакову, уважительно сказал:
— Господин адмирал, великая мудрость движет вами. Кровь породит новую кровь. Наказание — новых обиженных. Островная церковь благословляет вас на сей богоугодный акт.
Ушаков удовлетворенно кивнул и посчитал разговор законченным. Дежурный офицер подошел и что- то тихо доложил ему.
— Пусть заходит. Послушаем на прощание эту просьбу.
В комнату, поддерживаемый двумя пожилыми греками, вошел древний старец. Он поводил головой по сторонам, нашел сидящего в торце стола Ушакова и упал на колени. Адмирал жестом руки приказал встать.
— Говори!
Старец вытер слезу и четко по-русски сказал:
— Благородный адмирал. Прости моих оболтусов. Закружила им голову французская зараза. Думали, что волю Греции несут, и пошли вслед им. Сейчас их арестовали. Судить хотят, — старик горестно вздохнул. — Не враги они нашей единоверной России. Не враги, а глупцы. Помилуй их. Отпусти с богом. Прикажу им, так же как сам, много лет в Черном море служить верой и правдой русскому флагу.
Старец снова упал на колени. Ушаков торопливо вышел из-за стола, поднял его под руки и спросил:
— Как звать-то вас, отче?
— Афанасий! Афоней ваши моряки кликали.
— Вот что! — повернулся к адъютанту. — Передай майору Дандрии! Пусть приведет младых сих карманьолов к присяге, а после того непременно их простить… подобных им сделать свободными, а подобные дела предать забвению и примирить. Ты же, отец, будь спокоен. Был ты честен и долгу своему предан, и мы этого не забудем. Ступай! Все будет по-доброму!
Старик низко кланялся, отступая до самой двери, и там, перекрестив адмирала, удалился. Ушаков повернулся к сидящим и тихо сказал:
— С таковыми несчастными, какой сей старец, обще я соболезную об их состоянии… Какова тут может быть кара? Прощать надо. Они нашими самыми большими друзьями станут…
…На островах объявили об амнистии.
Парадокс конца XVIII века — ионическая конституция
Пороховой дым над крепостью Корфу оседал, четко вырисовывались неприступные доселе бастионы и башни, кое-где зияли бреши, выступали острые каменные обломки зубцов. Однако в целом крепость сильно не пострадала и снова превращалась в неприступную твердыню, но на этот раз уже союзнических войск
