из компании Капрала.
— Не нравится — топай из класса! — вдруг взвинтился Журка. — Тебе вообще на все наплевать, кроме своей шкуры! Вот вогнали бы в тебя всю обойму, как в того мальчишку, тогда бы по-другому запел!
— В какого мальчишку? — удивленно спросил кто-то. Многие уже забыли, как Журка рассказывал, что волнения начались после гибели негритянского мальчика: его застрелил недалеко от школы полицейский.
— Слушать надо, — подала голос Лида Синявина, соседка Горьки.
— А мы слушали, — нахально сказал Бердышев.
— Ага! Особенно ты! — зло откликнулась Иринка. — Тебе про пули говорят, а ты пшеном пуляешь. Тебя самого бы туда, где стреляют, в Алабаму...
— За что его туда, бедного? — ухмыльнулся Грабля.
— За глупость, — сказал Сашка Лавенков.
Журка молчал. Оттого, что за него так быстро и решительно заступились, он заволновался, даже в глазах защипало. А Бердышев в самом деле дубина!
— Ничего ты не понимаешь, — сказал ему Журка. — Там же на самом деле дома горят, там людей убивают. Вот прямо сейчас, только с другой стороны Земли, вон там, под нами... — Журка ткнул пальцем в пол, и все тоже посмотрели вниз, будто сквозь громадную земную толщу могли увидеть отблески алабамских пожаров.
С Маргариты Васильевны сошло спокойствие. Она поворачивала голову то к Журке, то к ребятам и, видимо, думала: вмешаться или пока не надо?
— Они там стреляют, а я, что ли, виноват, — обиженно проговорил Бердышев. — Я-то что могу сделать?
Кто-то засмеялся, а Журка сказал отчетливо:
— Ты хотя бы не плюйся, балда, когда о чужом горе говорят.
Наступила какая-то виноватая тишина. В этой тишине учительница произнесла:
— «Балда» — это лишнее. А остальное все правильно. Продолжай, Журавин.
— Да я все сказал.
— Молодец... Есть у кого-нибудь вопросы к Юре Журавину?
Лида Синявина подняла руку:
— Только у меня не вопрос. Я добавить хочу... Рассказать.
— Очень хорошо...
— У меня дома такая книжечка есть, называется «Стихи негритянских детей Америки». Там такие стихи... Ну, может быть, не очень складные, но такие — отчаянные какие-то. Вот одна девочка написала... Можно, я прочитаю?
— Ты выйди к доске.
— Да нет, я здесь... — И она заговорила тихо и раздельно:
— Молодец, Лида. Очень искренние стихи. Садись.
— Я еще... вот...
