— В больнице пока...
— А папа?
Журка отвел глаза.
— Он уехал... В далекую командировку.
Лидия Сергеевна заглянула за шкаф. Решительно ухватила Максимку за бока и унесла. Журка услышал, как он сказал:
— Ну вот, пехебила хазговох...
— Завтра доразговариваешь. Спи.
И она вернулась к Журке. Присела на дощатый бортик.
— Ты уж не сердись на Максима за его липучесть. Он такой привязчивый. Тебя все время вспоминает и самолет, который ты ему сделал, не дает разбирать. И сегодня так обрадовался...
— Он хороший, — улыбнулся Журка. — Мне бы такого братишку... Он пел так здорово. Лидия Сергеевна, а что это за песенка была?
— Ее сочинил наш знакомый. Товарищ Валерия. Он работает оператором на телестудии, а вообще-то он моряк по призванию... Как это называется, когда человек с парусами возится?
— Яхтсмен?
— Вот-вот... Он с ребятами корабль построил. Небольшой, но совсем настоящий, они на нем в походы ходят. Называется «Капитан Грант». Если хочешь, Валерий тебя познакомит... Ты ведь, по-моему, тоже в моряки собираешься?
— Нет, — сказал Журка и помолчал. — Не в моряки...
— А куда? Секрет?
— Да нет... Для вас не секрет, — вздохнул Журка. — Только про это трудно говорить... Я боюсь, что не получится.
— А что, очень трудная профессия?
— Я еще сам не знаю... Может, такой профессии даже нет... Я хочу, чтобы на свете была такая громадная машина, кибернетическая. Не как нынешние, а гораздо сложнее. Надо так придумать, чтобы она все могла предвидеть...
— Что предвидеть, Журка?
Он мялся, не зная, как объяснить. Сказал неловко:
— Ну, случайности всякие. От которых несчастья. Чтобы их никогда не было у людей...
— Совсем?
Журка кивнул и насупился от смущения. Лидия Сергеевна сказала:
— Значит, это будет машина счастья? Такую машину, Журка, многие пытались придумать. Но, говорят, это невозможно, как вечный двигатель. Видимо, совсем без несчастий не проживешь.
Журка досадливо мотнул головой.
— Я, значит, не так объяснил... Конечно, от всех несчастий никакая машина не спасет. Но... вот если человек идет в опасный поход, в горы, он знает, что может сорваться. И все знают. И он срывается. Это плохо, это горе, но... это как-то... ну, не знаю, как сказать. В общем, тут нет такой несправедливости. Человек же заранее знал, что рискует... А если вдруг случайная горка из песка на асфальте — и сразу гибнут три человека... Как молния ударила... Или вот мама два года назад запнулась на улице за проволоку, упала, и теперь... все по больницам.
Воспоминание о маме кольнуло его неожиданно и сильно. Журка прижался щекой к подушке и стал смотреть в стенку. Не хотел он показывать мокрые глаза, сегодня и так хватало слез. Но стало опять тоскливо: мама в больнице, он здесь, все пошло в жизни наперекосяк...
Журка почувствовал, как Лидия Сергеевна тихо наклонилась над ним.
— Не грусти. И мама скоро вернется, и будут у тебя радости... А машину ты задумал хорошую. Но, наверно, это не машина счастья, а, скорее, машина справедливости...
— Может быть, — пробормотал Журка. В словах «машина справедливости» была какая-то неправильность. Это человек может быть справедливым, а машина... Видимо, Лидия Сергеевна сказала так просто, чтобы отвлечь его от грустных мыслей.
...А как от них отвлечешься? Уже в темноте, когда все заснули, Журка лежал и все думал, думал о том, что случилось. Иногда снова хотелось плакать, но он боялся разбудить Максимку и его родителей. У них и так вон сколько хлопот: квартира однокомнатная, а тут жилец свалился на голову.
Журка лежал неподвижно и дышал тихо, как спящий. Только трогал языком ранку на прокушенной нижней губе. Ранка подсохла и почти не болела, но губа, кажется, распухла.
Наконец, он устал от горьких мыслей и неподвижности. Тогда повернулся на бок и стал думать о Ромке. О том, как они берутся за руки и бегут с высокой насыпи к раскидистым кустам, за которыми блестит Каменка.
— Ты мне приснись, — тихонько сказал он Ромке. Но Ромка не приснился. Может быть, обиделся, что Журка забыл в своей комнате его портрет?
Журка уснул наконец — будто утонул в черной глухой воде.
Возвращение
Журка проснулся и сразу все вспомнил. Будто и не спал. В голове были те же мысли, в теле — та же боль. Хотя нет. Мысли были не такие резкие и тревожные, а боль — притупленная, нестрашная. Она походила на ломоту в костях и нытье в мускулах после тяжелой работы.
Из-за шкафа пробивался в закуток солнечный луч и лежал на обоях оранжевой полосой.
На кухне звякала посуда, и Максим упрямым голосом доказывал, что привык пить молоко только из «хозовой кхужки».
Журка понял, что уже поздно и что Лидия Сергеевна, видимо, решила его не будить: пускай спит, сколько хочет, чтобы прийти в себя после вчерашнего.
На стуле висела и лежала Журкина одежда — отчищенная, отглаженная. Слегка постанывая, Журка оделся. Неосторожно загремел стулом. Послышались шаги Лидии Сергеевны, и она спросила:
— Журка, ты уже встал?
Он вышел из-за шкафа. Хотел сказать «доброе утро» и застеснялся. Подумал опять, сколько хлопот доставил Лидии Сергеевне. Опустил глаза.
— Как спал?
— Хорошо... Лидия Сергеевна, я бы сам все вычистил, зачем вы... У вас и так сколько дел... Спасибо.
— Подумаешь, дело. Я своего все равно каждый день чищу.
Журка смущенно улыбнулся.
— Даже пуговицы пришили. Где вы их нашли, школьные?
— В старых запасах. Раньше-то я их вам чуть не каждый день пришивала... Умывайся и пошли завтракать.
— В школу я совсем опоздал... — полувопросительно заметил Журка.
— Ничего, отдохнешь сегодня.
В кухне Журку встретил радостным мычаньем перемазанный кашей Максимка. В углу что-то лакал из блюдца Федот. Валерия Михайловича не было: видимо, ушел на работу.
— А ты разве не ходишь в садик? — спросил Журка у Максима.
— У нас кахантин.
— Меня из-за него скоро выгонят из института, — жалобно сказала Лидия Сергеевна. — Все время то простуда, то карантин, то воду в садике отключили... Я столько лекций напропускала, все с ним дома сижу. А сегодня семинар, я должна была сообщение там делать...
— А вы идите! — обрадованно воскликнул Журка.
Как хорошо, что он хоть чем-нибудь может ответить Лидии Сергеевне за все ее заботы.
