в прихожую. Дернула мальчика за собой. Он худыми, какими-то ломкими ногами переступил порог и опять замер, не поднимая головы.
В полутемной прихожей не было окон, и Журка включил яркую лампочку. Женщина растерянно мигнула. Журка увидел ее тоскливые, беспомощные глаза, дряблые щеки, маленький жалобный подбородок и понял вдруг, что это лицо ему знакомо. Но откуда и почему, не вспомнил. Они встретились глазами, и Журка торопливо перевел взгляд на мальчишку.
Тот казался чуть младше Журки. По виду — класса из четвертого. Тощий, с большими ушами, торчащими из-под прямых черных прядок. Волосы упали вперед, лица не разглядеть. Он был в новых сандалетках, голубых носочках, в летнем синем костюмчике с олимпийскими колечками на кармашке. Новый этот костюмчик сидел на мальчишке неловко и твердо, торчал острыми углами — как спичечный коробок, наткнутый косо на длинную лучинку. Кое-где на жесткой материи заметны были слежавшиеся складки. И Журка вдруг догадался, что в эту нарядную, поспешно купленную одежду мальчишку засунули специально: чтобы он казался более приличным, более воспитанным. Даже более маленьким. Это, мол, не хулиган, а ребенок, который случайно совершил нехороший поступок.
Волчонка одели в костюмчик смирного зайчика. Журка снисходительно усмехнулся этой мысли, но злости к «волчонку» не почувствовал. Появилась только какая-то смесь обиды и пренебрежительной жалости. И еще болезненное любопытство: каково ему сейчас?
Журка представил себя на месте «волчонка» и зябко шевельнул
плечами: лучше не думать про такое...
— Вы заходите, — стесненно сказал он. — Посидите...
— Да чего ж... — опять проговорила женщина, однако нагнулась, чтобы расстегнуть туфли.
— Не надо, — поспешно остановил ее Журка. — Что у нас, музей, что ли... Вы идите в комнату и садитесь. Папа скоро...
В комнате он отодвинул от стола два стула. Женщина села, опустила с головы на плечи косынку, разгладила на коленях слишком яркое цветастое платье. Вздохнула. Мальчик не сел. Встал рядом с ней, сбоку от стула. Все такой же: с опущенной головой и неподвижный. Только пальцы его суетливо мяли и дергали края штанишек. Женщина сильно хлопнула его по руке. Потом громко, будто здесь было много людей, проговорила:
— Родила его на свою голову! На старости-то лет! Маюсь вот теперь... У мальчика тоже проси прощения, бандит! Ты ведь и его мог прибить!
«Волчонок» быстро облизал губы, приоткрыл рот, судорожно глянул из-под волос на Журку. У него были какие-то ощетинившиеся и в то же время умоляющие глаза.
— Не надо у меня ничего просить! — почти крикнул Журка. — Вы... посидите. А я пойду. У меня уроки...
Он ушел в свою комнату, сел к секретеру, открыл первую попавшуюся книжку — учебник истории. Посидел над ним, не зная, что делать. Подумал: «Хоть бы скорее папа пришел...» Потом не выдержал, оглянулся.
В открытую дверь женщину не было видно — только краешек стула с цветастым платьем. А мальчишка был виден весь. И они опять встретились глазами.
Это был взгляд чуточку дольше, чем первый. И Журка почувствовал, как страшно, мучительно стыдно и тоскливо сейчас «волчонку».
«Если бы знал, ни за что бы, небось, не кинул,» — подумал про него Журка.
А зачем кидал?
В самом деле, зачем?
Что его толкнуло схватить булыжник и швырнуть в стекло летящей машины? Ведь ни Журка, ни отец никогда-никогда и ничего-ничего не сделали ему плохого.
Зачем?
Да, это, оказывается, был главный вопрос. Он сразу же засел в Журке твердым колючим кубиком.
Если бы понять: почему был брошен камень? Журке теперь казалось, что жить тогда стало бы проще и легче. Может быть, мальчишка не так уж виноват? И Журка однажды схватил кусок щебня и хотел швырнуть в машину. Правда, вслед, а не навстречу, но мог бы и навстречу. От жгучей боли, от обиды, от злости на весь мир. Что он тогда понимал?
Люди, которые мчались в том «Запорожце», наверняка не хотели обрызгать Журку. Наверно, и не заметили его. Может быть, спешили по важному делу. Но в тот яростный миг Журка считал себя правым. Это хоть как-то можно понять.
А «волчонок»? Может, и с ним было что-то похожее? Журка опять уткнулся в учебник, не видя ни букв, ни картинок. И тут услыхал:
— Мальчик... Наверно, мы потом придем, попозже. Нехорошо так сидеть-то... Мы пока по магазинам походим, а через часик опять зайдем...
Журка вышел в большую комнату.
— Ну... как хотите. Я скажу папе...
— Ты уж скажи, а мы придем еще раз... Вот не простит тебя его папа, в колонию попадешь, дурак, или в школу специальную... Пошли давай! — Она сильно дернула сына.
— Постойте, — неожиданно для себя сказал Журка. — Вы его оставьте... Здесь оставьте.
— А... как? Зачем? — растерялась она.
— Идите в магазины, а он пока пускай здесь... Папа придет, они и поговорят.
— Без меня?
— Ну, не вы же камень кидали, — чуть усмехнулся Журка. — Он кидал, он пусть и отвечает.
— Да что он скажет-то? Одно знает: в пол упрется глазищами — и ни гу-гу.
— Ну, ничего. Может, не упрется...
— А будет папа с ним с одним-то разговаривать?
— Будет. Даже лучше, если с одним, — схитрил Журка. — А то скажет: мама пришла заступаться...
Мать взглянула на мальчика.
— Оставайся, я через час приду.... Да проси прощения как следует! Слышишь?
— Слышу, — как неживой, прошептал «волчонок». Это было первое, что он сказал здесь.
Журка запер за матерью мальчишки дверь и вернулся в комнату. «Волчонок» все так же понуро стоял у опустевшего стула.
— Сядь, — насупленно сказал Журка.
Тот сразу сел — будто ноги подломились. Сдвинул коленки. Вцепился в них пальцами с мелкими бородавками и грязными ногтями. Стал смотреть перед собой. И Журка увидел, что это вовсе не волчонок, а мальчишка, совсем сломленный бедой. Беспомощный и покорный.
Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлупить, и он бы не стал сопротивляться. На миг такое всесилие сладко обрадовало Журку. Но если один всесилен — другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения. Он только хотел понять...
— Знаешь, зачем я тебя оставил? — спросил Журка.
Мальчик отрицательно мотнул головой.
— А ты подумай! — с прорвавшейся злостью крикнул Журка.
Мальчик помолчал и спросил совсем тихо:
— Бить?
Журку опять передернуло — от стыда и обиды.
— Ну на кой черт мне тебя бить? — резко проговорил он. — Мне только надо знать: зачем ты кидал камень в машину? Скажи!
Мальчик повернул голову и посмотрел на Журку — более долго, чем раньше. У него были очень темные глаза, а вокруг них лежала тень. Может быть, это от природы, а может быть, от какой-то болезни. Или от долгих слез. Глаза смотрели издалека, из тоскливой глубины.
— Я не знаю... — прошептал мальчик, и Журка заметил, как под его жесткой, стоящей коробом
