рубашкой беспомощно шевельнулось плечо.
— Что ты не знаешь?
Мальчик так стиснул коленки, что побелели ногти. Но он не отвел глаз и повторил более громко, с усталостью и отчаянием:
— Ну, я правда не знаю. Все спрашивают: «Почему, почему?» — а я кинул, и все... Просто...
У него оказался неожиданный голос, вовсе не подходящий для такого мальчишки. Низковатый, с хрипотцой, будто от легкой простуды. Таким голосом говорил бы, наверно, плюшевый медвежонок, если бы научился человечьему языку...
Задребезжал в прихожей звонок. «Папа» — решил Журка, но не обрадовался. Ему хотелось окончить разговор один на один.
Пришел не отец, а Горька. А Журка совсем забыл, что они договорились насчет кино!
— Идем? — спросил Горька.
Журка сказал, поморщившись:
— Не могу я сейчас. Тут у меня сидит один... «Диверсанта» привели, который в машину камень пустил.
— Да ну-у?! — удивился и, кажется, обрадовался Горька. — Можно посмотреть?
Не дожидаясь ответа, он шагнул в комнату и весело уставился на мальчика.
— Правда, что ли? Этот мелкий гвоздик? — спросил он (хотя сам был лишь, чуть-чуть побольше «диверсанта»).
Журка сумрачно кивнул. Горька, все усмехаясь и не отрывая глаз от мальчишки, обошел его по широкой дуге. Тот сначала робко следил за ним, потом съежился и опять опустил голову.
— Ну и что теперь? — спросил Горька у Журки.
Журка пожал плечами.
— Я почем знаю? Отца ждет, объясняться будет... А я пока хотел добиться, зачем он кидал. Понимаешь, причину из него вытянуть!
— Тебе не все ли равно, что ли? — сказал Горька.
Журка мотнул головой. Ему было не все равно. Он хотел знать, как рождаются черные молнии, которые в одну секунду могут обрушить на людей всякое горе.
Мальчишка опять поднял глаза и вдруг сказал хрипловатым своим голосом:
— Они все кидали и не попали... Потом Репа говорит мне: «Кидай». Я кинул и попал. Потом побежали...
— Вы что, в партизан играли? — деловито спросил Горька.
— Ага...
— Идиоты! — почти со слезами крикнул Журка. — Это же не игра! В машинах-то настоящие люди! Вы об этом думали?
— Не-а... — прошептал мальчишка.
— Но ты хоть о чем-то думал?
— Чтобы в стекло попасть. Чтобы зазвенело...
— Дать бы тебе, чтобы зазвенело, — беспомощно проговорил Журка. И понял, что больше спрашивать не о чем. Но вспомнил опять, как замахивался камнем сам, и снова спросил:
— А может, ты злился на кого-то, когда кидал?
— Не...
— Да не тяни ты его за душу, — вдруг серьезно сказал Горька. — Ни черта он не соображал тогда.
— Совсем? Так не бывает.
— Бывает. Я, когда бутылку у магазина тащил, разве о чем-нибудь думал? Сейчас, как вспомню, сам удивляюсь...
— Сравнил... — сердито отозвался Журка. И обратился к мальчишке с новой догадкой: — Репа этот... и кто там еще, они тебя насильно заставляли кидать? Отлупить грозились?
Мальчик мотнул головой.
— Не... Они со мной всегда по-хорошему. Заступались...
— «Заступались»... — опять вмешался Горька. — А сейчас, наверно, чистенькие сидят: «Мы ни при чем».
— Они сказали, что не кидали, только я...
— А ты что сказал? — спросил Журка.
— Что... Не они же разбили, а я...
Наступило молчание — длинное и неловкое. Потом Горька ненатурально зевнул и попросил:
— Дай чего-нибудь пожевать, я дома перекусить не успел.
— Пошли! — обрадовался Журка и повел Горьку на кухню. Дал ему хлеба, холодную котлету и стакан компота. Потом оглянулся на дверь: показалось, что в комнате раздался длинный всхлип. Журка торопливо вернулся к мальчишке. Тот сидел, как и раньше, и тоскливые глаза его были сухими. Только дышал чаще. И совсем неожиданно для себя Журка спросил:
— Есть хочешь?
Мальчик быстро и даже испуганно мотнул головой:
— Не...
— Да пойдем, не бойся, — сказал Журка.
— Не... — повторил мальчик. Суетливо поскреб по полу острыми краями новых сандалеток, коротко вздохнул и спросил, глядя в сторону: — А он меня простит?
— Кто?
— Ну... папа твой...
«Да нужен ты ему...»— чуть не сказал Журка. В самом деле, не будет же отец сводить счеты с этим и так задавленным бедой мальчишкой. А если сперва и вскипит, если заговорит, что «таких с детства учить надо», — Журка скажет: «Папа, отпусти его. Ты же видишь, как ему плохо...» Отец послушает. Журка знал, что сейчас отец согласится на его любую просьбу.
«Не бойся», — хотел сказать Журка. И в эту секунду опять позвонили. И опять мальчишка сжался на стуле.
Однако и сейчас это был не отец. Вернулась мать «диверсанта». Она очень огорчилась, котла узнала, что отца еще нет.
— Вот же невезенье какое... А мне к трем часам на работу надо, я в домоуправление подрядилась по субботам полы мыть...
— Ну, так вы идите. А его оставьте, — опять посоветовал Журка.
— Одного-то...
— А что, он дорогу домой не найдет?
— Да найдет... Тут еще одна забота. У него талон к зубному врачу на два часа. А он один, паразит, ни за что не пойдет, сбежит. Он их боится, врачей-то этих, пуще милиции...
Журке не хотелось так сразу расставаться со своим несчастным гостем, он продолжал испытывать к нему странное чувство. Смесь жалости и любопытства. Но самым главным было ощущение нерешенной загадки. И эту загадку понять без мальчишки было невозможно.
— А в какую поликлинику талон? У вас, на « Сельмаше» ?
— Да нет, в городскую. В нашей-то нету детского кабинета...
— Это недалеко, — сказал Журка. — Если хотите, мы его сводим. — Он оглянулся на Горьку, который независимо стоял в дверях кухни и пальцами вытаскивал из стакана компотные ягоды. А вдруг Горька скажет: «На фиг нам это надо?» Но тот бросил в рот сливу и кивнул.
— Вот ведь... — опять нерешительно заговорила женщина. — Сколько хлопот вам... — Она вдруг повысила голос, чтобы сын в комнате слышал ее. — Он вон чего натворил, окаянный, а вы с ним возитесь! Наоборот бы надо!
— Да вы не бойтесь, наоборот не будет, — почти испуганно отозвался Журка. — Вы думаете, мы его обидеть хотим?
— Да что ты! Я же вижу, что вы по-хорошему... Мальчик, может, ты поговоришь с папой-то?
