Журка, глотая слезы, прислушивался, но слов ее так и не мог понять. А отец вдруг воскликнул:
— Ну хорошо, хорошо! Не скажу об этом больше ни слова!.. Я пень, я молчу... Только пускай не ревет. Вот дамское воспитание: чуть чего — и сразу сырость из глаз! Недаром всю жизнь с девчонками играл...
На этом все и кончилось. Больше отец ни разу не завел разговора о книгах. Через час они с Журкой как ни в чем не бывало прибивали карнизы и вешали шторы. Журка два раза съездил себе молотком по пальцам, но не пикнул. Чтобы опять не услышать про дамское воспитание.
Отец на это воспитание и раньше любил намекать. Растет, мол, кисейная барышня. И насчет девчонок посмеивался. Но разве Журка виноват, что в том дворе на Московской жили в основном девчонки? Конечно, Журка играл с ними и, надо сказать, всегда по-хорошему. Но настоящим другом его был Ромка.
Кстати, Ромка никогда-никогда не смеялся над Журкой, они оба понимали, что главное в человеке — характер, а не то, что девчонка он или мальчик.
И здесь через три дня после приезда Журка ничуть не жалел, что познакомился в парке с Иринкой, а не с каким-нибудь Вовкой или Сережкой (тем более, что такого, как Ромка, на свете все равно больше нет). Иринка была веселая, хорошая. И мама ее тоже. И дома у них было так здорово — особенно та картина с кораблем. В этом корабле было что-то знакомое... Вот что! Он словно пришел из дедушкиных книг...
Кто такие «витязи»?
На остановке было много людей. Когда подошел троллейбус, они разом кинулись к дверям. Но сердитый голос водителя прокричал через динамик непонятное слово:
— Дрынка!
Будто заклинание какое-то. И почти все отступили. Некоторые ворчали. Но Иринка заторопила Журку:
— Пойдем, пойдем, нам годится.
В троллейбусе оказалось много свободных мест.
— Садись к окошку, тебе все видно будет, — предложила Иринка.
Неторопливо — трюх-трюх — троллейбус поехал по бугристому асфальту. Смотреть на незнакомые места было интересно. Сначала Журка видел красивые старые дома, потом за окном потянулся травянистый склон. Журка, выгнув шею, глянул вверх. На крутом холме стояла древняя церковь с облупившейся колокольней...
— Это Макова гора, — сказала Иринка.
— Почему Макова?
— Говорят, на ней раньше маки цвели... А сейчас только одуванчики... Мы зимой здесь на санках и на лыжах катаемся, только с другой стороны, где машины не ходят.
— Хорошая гора, — одобрил Журка.
— А недавно здесь детское кино снимали: про двух мальчиков, которые самодельный самолет построили. Многих наших ребят приглашали на съемки...
— И тебя?
— Да ну... Я и не пыталась. Там не таких выбирали.
— А каких? — удивился Журка и, оторвавшись от окна, взглянул на Иринку.
— Таких... симпатичных. Чтоб смотреть приятно...
«А на тебя разве не приятно?» — чуть не спросил Журка, но смутился и сказал другое:
— В кино всяких людей снимают, не только красавцев. Главное, чтобы талант был.
— Ну да. А если ни таланта, ни внешности?
— Чего ты на свою внешность напустилась? — проговорил Журка с суровой ноткой. — Человек как человек...
— Нет, — вздохнула Иринка. — У меня рот акулий и зубы пилой.
— Какой пилой?
Иринка приподняла верхнюю губу. В самом деле, нижние краешки зубов были скошены на одну сторону и торчали неровно, как зубчики маленькой пилы.
— Ну и что? — сказал Журка. — Это даже... интересно.
— Уж куда как интересно!.. А еще конопушки эти круглые. Не лицо, а божья коровка.
— Да их и не видно совсем.
— Это сейчас не видно, а весной знаешь как...
Журку смущал такой разговор. Но он чувствовал, что Иринка говорит не всерьез. Видно, она просто решила показать: вот, мол, я какая, не жалей потом, что подружился...
Журка хотел сердито сказать, что терпеть не может дамских бесед о красоте. Разве в ней дело? Но в это время троллейбус остановился, двери зашипели, и водитель опять недовольно закричал:
— Дрынка!
— Почему он всех какой-то «дрынкой» пугает? Что за «дрынка»? — спросил Журка.
Иринка широко открыла глаза. Потом охнула и начала смеяться:
— Это он говорит «до рынка». Рядом с рынком троллейбусный парк, вот он туда и едет, потому что работу кончил. А вообще этот шестой маршрут ходит на «Сельмаш»... Нам-то все равно по пути, а другие сердятся. Ждут, ждут, а он... Он: «Дрынка»!.. Ой, ты не обижайся, что я смеюсь.
— Я не обижаюсь, — проворчал Журка. — Просто глупо. Сказал бы по-русски: «Еду в парк, товарищи».
— Тогда непонятно, в какой парк. Может, в парк культуры и отдыха, туда, где мы вчера были. Там у него конечная остановка... Ты обратно на этой «шестерке» до самого дома доедешь.
«Шестерка» снова тряхнулась и поехала.
— Ой, а о чем мы недавно говорили? — спохватилась Иринка.
— О твоих конопушках, — безжалостно сказал Журка.
— Да... — сразу опечалилась она. — И о зубах... Я даже удивляюсь, с чего ты решил со одной познакомиться.
Журка усмехнулся:
— Значит, если знакомишься, надо человеку в зубы смотреть, как лошади? И конопушки считать?.. Ты сказала «пошли», я и пошел с тобой.
— Между прочим, это ты сказал «пошли».
— Между прочим, ты. Я и не мог, я как раз тогда губу облизывал, видишь, на ней трещинка.
— Ну... ладно. Зато ты стал резинкой угощать.
— А ты не отказывалась.
Иринка опять засмеялась:
— Неудобно отказываться. Жевала и страдала.
— Подумаешь, страдала. Вот я сегодня страдал...
— Когда?
— Над молочным супом. Я его больше всего на свете не терплю. Первый раз в жизни до конца съел. Да еще с пе-енками... — Журка передернулся.
— Ой, а почему же ты не сказал?
— В гостях-то!
— Я маме скажу, чтобы никогда больше...
— Не вздумай!.. А то каждый день буду резинками кормить.
Иринка жалобно попросила:
— Только не такими твердыми. А то потом потихоньку я целый час плевалась, когда ты меня по парку таскал.
— Я таскал? Я там и дорог-то никаких не знал! Ты сама: «Пойдем еще куда-нибудь», я и
