попытались отвлечь с фронта и атаковать с тыла. Я ответил ударом ноги «лягающая лошадь» и связкой из двух ударов руками под названием «ласточки ловят комаров». И все было кончено. Бой длился секунд тридцать. Как правило, настоящая уличная драка столько времени и занимает, не больше.
Из кабины автофургона высунулась голова в серой милицейской фуражке.
– Атас! Менты! – заорал я, чтоб хоть как-то расшевелить живописную кучку бомжей. – Линяйте отсюда! Облава!
Подействовало. Оборванцы кинулись врассыпную. Бороду я насилу догнал аж возле Казанского вокзала.
– Откуда приемы знаешь? – спросил Борода после того, как отдышался.
– В десанте служил, – ответил я.
И с тех пор ко мне прилипла кличка Десант. Заметьте, не Десантник, а именно Десант. Отверженные привыкли экономить на всем, даже на окончании имен собственных.
Рассказанная мною история с мордобоем произошла зимой. Сейчас уже весна, но к площади у трех вокзалов мы с Бородой едем впервые после того памятного случая. До сегодняшнего дня мы опасались, что нас ненароком узнают побитые бандюки. Как выяснилось в дальнейшем, опасались не зря.
На станцию метро «Комсомольская» мы прибыли ровно в шесть ноль-ноль. Платформа, несмотря на ранний час, забита народом. Весна на носу, пора навещать продрогшие за зиму приусадебные участки. Прекрасно! В толпе проще прошмыгнуть мимо ментов. Мы нездешние, непривычные, у нас могут быть неприятности.
Эскалатор вытянул нас на привокзальную площадь. Предстоял обязательный ритуал обхода территории, поиск старых знакомых, установление новых контактов. Мы должны открыто о себе заявить и получить молчаливое согласие на соискание разовой работы или объектов в привокзальном буфете. Жаль, в переход с протянутой рукой не пустят, слишком место людное и хлебное. Попрошайки подозрительно хорошо организованы, разбиты на группы и подчиняются так называемому «графу», реже – «графине». Графу платят после трудового дня «пятку», пятую часть «заработанных» денег. Граф улаживает конфликты с милицией, помогает с ночлегом, заботится о еде. (Как и во времена крепостного права, графы взымают подать с подданных всех мастей и специализаций. Платят дань и «лакомки» – попрошайки возле супермаркетов, и «подорожники» – пираньи автомобильных пробок, и «смертники» – завсегдатаи кладбищ.) Нам с Бородой иногда удавалось диким образом попопрошайничать день, другой. Потом нас прогоняли. Просились на постоянную работу, но «в штат» нас не взяли. Мы слишком дурно пахнем, и актеры из нас никудышные, разжалобить не умеем.
Курсируя по Плешке между Ленинградским, Казанским и Ярославским вокзалами, я нашел семь жирных окурков. Один еще тлел. Я жадно затянулся. Никотин успокоил зубную боль, мне стало хорошо. Еще бы выпить…
– Эй ты!
Я оглянулся. Бомжиха. Толстая, старая, обвешанная целлофановыми пакетами.
– Кто будете? – спросила бомжиха.
– Тебе чего надо, бабуля? – отозвался я.
– Дело есть.
– Што за дело, мама? – навострил уши Борода.
– Меня тут обижает один, дадите ему в харю – чернила с меня.
– Обманешь, – усомнился я, хотя выпить хотелось очень. После вчерашнего череп раскалывался, да еще зуб этот треклятый…
– Нате задаток, – бомжиха достала из полиэтиленового пакета с фотографией обнаженной красотки початую бутыль портвейна.
– Отойдемте в сторонку, мама, – заулыбался Борода, – дай-ка батл. Глоток мне, полтора тебе, как больному. О’кей, Десант? Ин вино веритас! Андэстенд?
Борода – бомж из интеллигентов. Таких, как он, много, я привык. Иногда, правда, отдельные высказывания Бороды повергают меня в шок. Вчера, к примеру, он в пьяном виде принялся довольно складно рассуждать о неэвклидовой геометрии. Борода клянется, что раньше был секретным физиком- ядерщиком. Скорее всего врет, хотя, кто знает, недаром же до сих пор в ходу поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Будь ты хоть физик-ядерщик, хоть дворник, а хоть и министр юстиции…
Портвейн меня воскресил. Сбил зубную боль, прояснил разум, согрел тело.
– Ну, бабка, кого и где наказывать будем? – Я был готов к подвигам.
– Пошли, сынки, за мной.
Мы поспешили. Я сразу же решил предоставить Бороде почетное право врезать по харе бабушкиному обидчику. Ну а сам в дело вступлю, только если жареным запахнет.
Вслед за бабкой мы с Бородой попетляли закоулками Казанского вокзала, вышли на воздух и браво зашагали по мокрому асфальту пустой платформы.
Тут я услышал шаги сзади. Быстрые, уверенные шаги, слаженный топот трех пар мужских ног. Оглянулся.
Здрасьте, приехали! Бандюки! Неужели в здешних пенатах до сих пор помнят мое зимнее показательное выступление? А ведь помнят!
– Стой смирно! – Самый рослый из бандитов откинул полу черной кожаной куртки, выхватил из кобуры под мышкой пистолет. Не газовый, боевой. – Бородатый пусть канает, а ты с нами пойдешь. Бабка, держи!
Бандит вытащил из кармана скомканные в бумажный шарик деньги, швырнул бомжихе.
– Руки вытяни впереди себя и не дергайся, стреляю без предупреждения.
Я подчинился. Здесь, на платформе, очень не хотелось устраивать цирк. Если сразу не убили, значит, и мне спешить некуда, успею еще мазуриков по носам пощелкать.
Тупое пистолетное рыло смотрело на меня с расстояния пяти шагов, а еще два не менее тупых человеческих рыла подошли вплотную и украсили мои немытые запястья парой никелированных браслетов.
Москва. Конец XX века. Центр города. Трое разбойников заковывают в наручники нищего бродягу. И никому до этого дела нету…
– Пошли!
Ладно, пойдем. Что, опять по шпалам в недра привокзального хозяйства? Точно, угадал! У господ бандитов воображение не блещет изощренностью. Они были, есть и будут в плену штампов.
– Ты, урод, замочил Зуба и думал, с рук сойдет?
Пистолет уткнулся мне в спину, и его хозяин продолжил учить меня жизни.
– Мы знали, что найдем тебя, урод! Всю местную шушеру на уши поставили. Если бы ты на Плешку сунулся, а они нам не стукнули, мы бы их самих, каждого, на куски, понял?
Я все понял. Зуб, наверное, – это тот, с золотыми зубами. Неужели околел после моего довольно слабого тычка в пах? Не повезло парню, я ведь его убивать не хотел. Теряю форму. Вот к чему приводят алкоголизм и табакокурение.
Маленький кирпичный домик. Два этажа, четыре окна на фасаде и железная дверь. В прошлой жизни, в былые времена, возвращаясь в любимый город после летнего отдыха, в пяти минутах езды до перрона, когда пассажиры с чемоданами толпятся в проходе, я любил смотреть в вагонное окно, наблюдать за переплетением рельсов и дивиться на такие вот домики-грибки, форпосты огромных столичных вокзалов. Мне всегда было интересно, что это за сооружения, зачем они? Наконец-то я удовлетворю свое любопытство.
Железная дверь отворилась, меня втолкнули внутрь. Темная узкая лестница на второй этаж, под лестницей свалка орудий производства дорожных рабочих, слева еще одна дверь, деревянная, за ней крохотный, почти кукольный кабинетик. Пожелтевшие плакаты эпохи раннего застоя на растрескавшейся штукатурке. Колченогий стол завален бумагами, поверх них черный, допотопный телефон, рядом валяется фуражка с железнодорожной символикой на кокарде. Хозяина фуражки поблизости не наблюдается. Вместо него грубо струганный табурет оседлал дяденька примерно моих лет, в белой рубашке без галстука под едко-зеленым пиджаком, с модным мобильным телефоном в холеной руке.
– Поймали, значит… – изрек дяденька, с интересом меня разглядывая, – попался, значит… Долго
