Рабам семьи Чукок не полагалось делать что-либо, даже умирать, без официального разрешения. Такого разрешения, например, которое утром получил Ной.
Внезапно Дрейкос снова перелился на кожу Джека.
– Что? – спросил Джек.
Дракон исчез так внезапно, что мальчик невольно перекатился на спину.
– Я обезвредил провода, – сказал к'да с угрюмым удовлетворением в голосе. – Они больше не будут посылать ток сквозь сетку.
Отлично, – проворчал Джек. – По крайней мере, все будет отлично до тех пор, пока кто-нибудь не заметит, что случилось, и не пошлет монтера, чтобы устранить неисправность. И тогда они увидят, что ты сделал, и удивятся, откуда я раздобыл инструменты...
– Никто не придет, – перебил Дрейкос. – Никто ничего не заметит. Я не просто разъединил провода, я закоротил их через вон тот кусочек свежего дерева. Если я все рассчитал правильно, дерево имеет примерно такое же электрическое сопротивление, как и человеческое тело.
Рядом раздался резкий треск электричества. Джек невольно напрягся, но удара не последовало.
– Я имею в виду, – объяснил Дрейкос, когда треск смолк, – что любой аппарат, который присоединен к системе, покажет, что ты все еще получаешь удары током.
– А! – сказал Джек. – Ну... Тогда хорошо. Спасибо.
– Не за что.
Минуту они молчали. Джек чуть передвинулся, пытаясь устроиться поудобнее. Это было бесполезно, потому что каждое движение будило в мышцах боль. Но, как ни странно, он не мог сосредоточиться только на собственной боли.
Вместо того чтобы думать о себе, Джек думал о Ное. Он как будто наяву видел лицо мальчика – оно стояло перед его глазами в темноте ящика. В отличие от Греба и Гриба, Ной не принимал рабство как должное, хотя и был рожден рабом. Да, ведь Маэрлинн рассказывала, что его родители пытались бежать. Может, они сумели рассказать ему о свободе. А теперь Ной болен, его сунули в какой-то изолятор по приказу Газена. Малыш болен, слаб и голоден. Может быть, умирает. Совсем один.
Раздалось новое потрескивание – и смолкло.
– Ты очень молчалив, – мягко проговорил Дрейкос. – Тебе больно?
Первым побуждением Джека было солгать.
Сочувствие никогда не значилось в списке приоритетов дяди Вирджила, где перечислялись самые ценные человеческие качества. Вообще-то дядя Вирджил считал сочувствие признаком слабости и сделал все, чтобы научить этому и Джека. А после смерти дяди Вирджила его компьютеризированное его всеми силами продолжало выполнять эту задачу.
Но Джеку стала надоедать такая жизнь. И ему стала надоедать ложь.
– Я думал о Ное, – ответил он. – Гадал, как он там.
Некоторое время дракон молчал.
Джек приготовился вынести насмешки и колкости, которыми его немедленно наградили бы обе ипостаси его дядюшки в ответ на такое признание.
– Его дела плохи, – согласился Дрейкос. – Как думаешь, мы можем чем-нибудь ему помочь?
– Это очень рискованно, – предупредил Джек. – Ты согласишься попытаться?
– Безусловно, – ответил Дрейкос; по его голосу было ясно, что дракон слегка оскорбился. – А ты в этом сомневался?
Джек улыбнулся.
Ну да! Этика воинов к'да!
– Нет, вообще-то я не сомневался, – сказал он.
– Хорошо, – твердо ответил Дрейкос. – Так какой у тебя план?
– Эй, дай мне вздохнуть, – запротестовал Джек. – Мне ведь только что пришла в голову такая мысль, а ты хочешь, чтобы у меня уже был готов план?
– Конечно нет, – пробормотал дракон. – Прости.
– Но я работаю над этим, – заверил Джек и вздрогнул, снова шевельнув ноющими плечами. – Этот Газен такой весельчак, верно?
– Мое мнение: он психически неуравновешен, – твердо проговорил Дрейкос. – Но меня все еще беспокоит одна вещь.
– Только одна?
– «Дочери Гарриет Табман». – Дрейкос словно не услышал слов Джека. – Если Газен так их не любит, почему он мирится с тем, что их дом находится рядом с владениями семьи Чукок?
– В основном потому, что у него нет выбора, – сказал Джек. – Помнишь надпись на табличке? «Филиал консульства Интернос». Консульство – это часть дипломатической системы Интерноса. Я не знаю, правда, какое отношение группа Табман имеет к Интерносу.
– Значит, Интерносу не понравится, если бруммги вышвырнут «Дочерей Табман»?
Джек покачал головой.
– Ты не понял. Иностранные посольства считаются собственностью того правительства, которое они
