становилось все хуже, Вдруг я почувствовала как будто удар ножом по животу. Боль продолжалась несколько секунд, но когда она прошла, я была в изнеможении. Господи, как мне было больно!
— Мари, — закричала я. — Мари!
Мари появилась, бросила на меня один взгляд и сказала:
— Поднимайся к себе в комнату. Я пошлю Фернана за акушеркой.
— Но это от вишен, которые я вчера…
— Поднимайся к себе в комнату, — повторила Мари. Она взяла меня за руку и заставила встать. Нож в животе больше не чувствовался, и я, успокоенная, поднялась на лестнице. Потом я услышала, что Мари отправляет Фернана, который вернулся из Германии вместе с Жаном-Батистом.
— Этот парень все-таки на что-то годится, — сказала Мари, входя в комнату и расстилая на постели три простыни.
— Это от вишен, — настаивала я.
И в этот момент в меня вновь вонзился нож, только теперь, начиная со спины, он вонзался в меня все глубже и глубже. Я закричала, а когда боль прошла, я заплакала.
— Тебе не стыдно? Перестань плакать сию же минуту, — настойчиво сказала Мари, но я видела по ее лицу, что ей меня жалко.
— Пусть приедет Жюли, — сказала я жалобно. Жюли меня пожалеет, она меня очень жалеет, а мне сейчас так нужна была жалость!
Фернан вернулся с акушеркой и был послан за Жюли.
Акушерка… Нет, разве подобная женщина может называться акушеркой! Она несколько раз осматривала меня в течение последних месяцев, и я всегда находила ее какой-то зловещей. Но сейчас она показалась мне великаншей из сказки, читая которые, покрываешься гусиной кожей.
У великанши были огромные красные руки и широченное лицо, на котором красовались настоящие усы. Но самым чудовищным было то, что под усами у этого гренадера женского рода были ярко накрашенные губы, а на растрепанной прическе сидел кокетливый белый кружевной чепчик!
Она внимательно меня осмотрела и хмыкнула, как мне показалось, довольно презрительно.
— Мне нужно раздеться и лечь в постель? — спросила я.
— У вас хватит времени на это. У вас это продлится вечность, — ответила она.
Мари объявила:
— Я приготовила горячую воду внизу, в кухне. Великанша повернулась к ней.
— Этого пока не нужно. Лучше сварите кофе…
— Кофе крепкий, не правда ли, чтобы поддержать мадам? — спросила Мари.
— Нет, чтобы поддержать меня, — ответила великанша.
Нескончаемый вечер сменила нескончаемая ночь, которая длилась целую вечность. Наконец темнота отступила, солнечное утро перешло в полдень, потом пришел вечер, а за ним ночь. Но я уже не различала часов и времени суток. Без перерыва нож резал мне внутренности, и я откуда-то издалека слышала крик, крик, крик…
Временами туман опускался мне на глаза. Тогда мне давали коньяк, я глотала его, скулила, задыхалась и на минутку впадала в забытье, откуда вновь меня возвращала ужасная боль. Часто я видела возле себя Жюли, которая вытирала мне пот со лба, но пот заливал мне глаза, моя сорочка прилипла к телу. Я слышала, как Мари спокойно повторяла:
— Нужно нам помочь, Эжени, нужно помочь!
Как огромное чудовище, великанша наклонялась надо мной, ее бесформенная тень плясала на стене, пламя свечей трепетало, опять была ночь или это была все еще та же нескончаемая ночь?..
— Оставьте меня, оставьте меня в покое, — стонала я и металась по кровати.
Они отошли от меня и возле очутился Жан-Батист, который прижимал меня к себе. Я прислонилась лицом к его щеке. Нож опять вонзился, но Жан-Батист не отпускал меня.
— Почему ты не в Париже или Люксембурге? Тебя же туда звали, — спросила я. Боль на минуту успокоилась, но мой голос дрожал и был чужим.
— Но ведь сейчас ночь, — ответил он.
— А тебе не приказали опять поехать на войну? — спрашивала я.
— Нет, нет. Я останусь с тобой. Я сейчас…
Я не дослушала. Боль пронзила меня, страдание затопило меня гигантским потоком.
Потом мне стало как будто немного легче. Боли прекратились, но я была так слаба, что не могла думать ни о чем. Я качалась на невидимых волнах, отдаваясь течению, я не чувствовала ничего, не видела ничего, только слышала… да, слышала…
— Доктор еще не приехал? Если он не приедет сейчас, может быть поздно… — голос был мне незнаком.
Зачем доктор? Сейчас я чувствую себя совсем хорошо, я качаюсь на волнах, это, наверное, Сена с ее огоньками…
Потом мне влили в рот горячий и горький кофе. Я зажмурила глаза.
— Если доктор не приедет сию минуту… — говорила великанша.
Как странно! Я не предполагала, что эта огромная женщина может говорить таким звенящим и взволнованным голосом. Почему она потеряла голову? Ведь все скоро кончится.
Но это не кончилось. Это было только начало… Я услышала мужской голос у двери.
— Подождите в гостиной, господин министр… Успокойтесь, господин министр. Уверяю вас, господин министр…
Как случилось, что в мою спальню вошел министр?
— Умоляю вас, доктор!.. — голос Жана-Батиста.
— Не уходи, Жан-Батист!
Доктор заставил меня принять капли, пахнущие камфорой, и попросил великаншу держать меня за плечи. Я пришла в себя. Мари и Жюли стояли по обе стороны кровати и держали свечи. Доктор был маленьким худеньким человечком в черном костюме. Его лицо было в тени. Потом что-то блеснуло в его пальцах.
— Нож! — закричала я. — У него нож!
— Нет, это щипцы, не кричи так, Эжени, — спокойно сказала Мари, но голос ее дрогнул.
Все-таки, наверное, у него был нож, потому что боли возобновились, они наплывали со спины на живот, как было раньше, но все скорее, сильнее и, наконец, без передышки.
Я чувствовала, что разрываюсь, разрываюсь и, наконец, я потеряла сознание.
Голос великанши, ставший опять грубым и безразличным:
— Это последний момент, доктор Мулен.
— Она еще может выкарабкаться, гражданка, если кровотечение остановится.
В комнате раздался странный крик, похожий на писк. Я хотела открыть глаза, но веки были как из свинца.
— Жан-Батист! Сын! Великолепный мальчуган! — сказала, всхлипывая, Жюли.
Вдруг я смогла открыть глаза. Я открыла их так широко, как только смогла. У Жана-Батиста сын! Жюли держит на руках белый сверток, а Жан-Батист стоит рядом с ней.
— Какой он маленький! — удивленно говорит он. Он поворачивается, подходит к кровати, становится на колени, берет мою руку и прислоняется к ней щекой. Его щека покрыта жесткой щетиной, он не брился и… да его щека совсем мокрая от слез. Разве генералы могут плакать?..
— У нас чудесный сын, но он еще очень маленький, — говорит он.
— Так всегда бывает сначала, — еле могу я произнести. Мои губы так покусаны, что я с трудом могу говорить.
Жюли протягивает мне сверток. Среди белоснежных простынок видна маленькая рожица, красная, как рак. Маленькая мордочка крепко зажмурила веки и кажется сниженной. Может быть он недоволен, что пришел на этот свет?
— Прошу всех покинуть комнату. Супруга нашего министра нуждается в отдыхе, — сказал доктор.
— Супруга министра?.. Это он тебя так называет, Жан-Батист?
— Со вчерашнего дня я военный министр, — говорит Жан-Батист.
