— Лёня! — начала она сразу, как только увидела сына, — Лёня, что ты делаешь!..
— Мама! — остановил ее мой друг. — Мама, познакомься. Это Женя Золотов.
Я неловко поклонился.
Лицо ее сразу изменилось, приняв другое выражение. Она пропустила нас, и мы вошли в квартиру. Она улыбнулась, разглядывая меня с букетом цветом.
— Здравствуйте, Женя, — сказала она. — Так вот Вы какой красивый мальчик. Лёня много о Вас рассказывал. Вы знаете, он все время про Вас говорит. Но, Леонид, — она обратилась к сыну уже значительно мягче, — о чем же ты думаешь? У вас же завтра школа. — Она посмотрела на меня, потом опять на Лёньку, — а вы все гуляете…
— Мама, — стал успокаивать ее Лёнька, — мама, у нас все готово… — Он неосторожно приблизился к ней, она подозрительно потянула носом воздух, и снова нахмурилась.
— Да от тебя пахнет! От вас обоих пахнет! И это накануне Первого сентября. Ну, ребята, не знаю, что вы о себе думаете. Это Вы, Женя, его учите? — она горестно посмотрела на меня. — В общем, не знаю, Леонид, иди, разговаривай с отцом! Пусть он тебя воспитывает! — она повернулась и ушла в комнату.
Из комнаты навстречу нам вышел Павел Иванович, Лёнькин отец, молодой мужчина, такой же высокий, как Лёнька, но плотнее и шире в плечах, и коротко остриженный.
— Ну что, Леонид, все по-прежнему? — устало заговорил он. — Теперь еще и за пьянство взялся. Вчера тебе, видно, было недостаточно. Что, не терпится? — Он увидел меня и осекся.
— Здравствуйте, Павел Иванович! — сказал я, улыбаясь.
— Папа, познакомься, — сказал Лёнька, — это мой друг…
— Я лучше тебя знаю, кто это такой, — перебил его Павел Иванович и вздохнул, совсем как Лёнька, («все-таки они здорово похожи», — подумал я, и это меня к нему как-то сразу расположило.) — Здравствуй, Женя. Вот, воспитываю своего мальчишку, как умею — и все нет результатов. Теперь еще и ты подключился…
— Нет, Павел Иванович! — я улыбнулся. — Он у Вас замечательный, ответственный. — И как бы между прочим, я добавил: — И мой отец им очень доволен. Говорит, он надежно обеспечивает мою безопасность на улице. Он такой сильный, я с ним ничего не боюсь, как за каменной стеной!
Лёнька, слушая это, заулыбался и опустил глаза. При упоминании о моем отце Павел Иванович сразу стал мягче, приветливее, даже чуть-чуть улыбнулся.
— Да, это есть, — сказал он с гордостью. — Уж я его тренирую: он и гимнастику делает, и закаляется… В этом смысле все в порядке. Только вот несерьезный… Приходится воспитывать по- домашнему. — Он вздохнул ну точно, как Лёнька.
«Он совсем не злой, — подумал я. — Но он строгий, это видно».
Обстановка была разряжена. Но это было только полдела. И я исполнился решимости.
— Павел Иванович, — твердо сказал я, — у меня есть к Вам мужской разговор насчет нашего с Лёнькой воспитания.
— В чем дело, Женя? — Лёнькин отец с интересом посмотрел на меня.
— Павел Иванович, не наказывайте его сегодня! — выпалил я. — Это я во всем виноват. Я позвал его в сад играть в бадминтон, а потом я пригласил его в кафе. Ну и там мы немного выпили. Это тоже я его угощал. Я виноват, а не он!! Не надо его наказывать.
Лёнька с удивлением уставился на меня и, как мне показалось, с благодарностью. Он явно не ожидал с моей стороны таких решительных действий. Его отец, казалось, тоже был удивлен, и я решил идти до конца.
Я сказал:
— И еще… вчера тоже. Это ведь Лёнька меня провожал домой. Просто, когда мы гуляли, к нам на улице пристал… м-м… хулиган, ну и Лёнька не захотел, чтобы я один ночью шел домой, и он проводил меня. Вот и все. Это из-за меня вы его вчера наказали, а во всем виноват я. И мне сейчас очень стыдно, — закончил я упавшим голосом и опустил голову.
— Так, Женя, понятно, — сказал Павел Иванович. — Ну и что же мне с тобой делать? Как с моим сыном мне поступать я знаю, а что делать с тобой?
Лёнька смотрел то на отца, то на меня с тревогой, ожидая, что я еще скажу. Я помолчал, чувствуя, что краснею до самых ушей, и шепотом сказал:
— Проучить меня надо как следует! За вчерашнее… («Господи, какие глупые слова», — подумал я.) Потом помолчал и добавил: — И за сегодняшнее…
— Как же проучить тебя, юноша? — удивленно спросил Лёнькин отец.
Я снова собрался с духом и прошептал:
— Меня нужно выпороть. — Я покосился на Лёньку — он смотрел на меня, широко раскрыв глаза. — Да. Мне это нужно для воспитания, — добавил я более твердо, хотя и с ноткой неуверенности.
— Выпороть?!! — спросил Павел Иванович. — Я не ослышался?
— Да, розгами, как его… — Я кивнул в сторону Лёньки.
— Понятно. — Павел Иванович кивнул. — Ну, допустим, я считаю, что ты это вполне заслужил, тем более, сам об этом просишь. И я считаю, что такой метод воспитания тебе вполне подходит. — Я почувствовал, что еще больше краснею, а он продолжал: — А что скажет твой отец? Может быть, пусть все-таки он занимается твоим воспитанием? По крайней мере, надо поставить его в известность о твоем желании. Скажем, перенесем это дело на завтра, а?
— Не надо ему ничего говорить! — горячо воскликнул я. — Он не позволит! Он меня до того любит — пылинки с меня сдувает! Если кто-нибудь меня тронет — что Вы, не дай Бог! А Лёнька один должен расплачиваться за себя и за меня? Это нечестно!
Я говорил с таким жаром, что Павел Иванович, а за ним и Лёнька, слушая меня, расхохотались.
До сих пор не могу понять, откуда у меня взялось столько смелости — может быть, потому, что я был немножко пьян, или еще почему-то… У меня было странное ощущение, как будто все это происходит в каком-то странном сне.
— А ты не боишься? — спросил Лёнькин отец испытующе.
Я запнулся на секунду, потом твердо сказал:
— Нет. Я виноват и должен быть наказан, по-настоящему.
Лёнькин отец пожал плечами и сказал:
— Ну, идем, если так.
Он взял меня за локоть и провел в комнату.
— Раздевайся! Сейчас будет тебе по-настоящему.
Я вдруг почувствовал, как по спине моей пробежал холодок, и руки задрожали.
— Да-да, — прошептал я, — сейчас.
Лёнька неслышно проскользнул в комнату и встал за моей спиной.
Бросив пиджак на стул, я стал торопливо расстегивать пуговицы рубашки, путаясь в них. Руки мои дрожали и не слушались. Сбросив рубашку и обнажившись до пояса, я остановился, все более и более краснея от стыда.
Павел Иванович выжидающе смотрел на меня.
— Что, испугался?
Я мысленно погрозил себе кулаком: «Трус! Наказание легким не бывает! И пусть мне будет стыдно! А как бы вел себя Лёнька на моем месте?» — прошептал я себе, быстро расстегивая и снимая брюки, под которыми у меня ничего не было. Мне хотелось, чтобы все произошло как можно быстрее, хотя я точно знал, что не смогу, как Лёнька, перенести все в молчании.
Через минуту, скинув с себя совершенно все, я уже стоял босой, полностью обнаженный, на ковре, посередине комнаты. Стараясь выглядеть смелым, я стоял, расправив плечи и опустив руки вдоль тела, как бы по стойке смирно, учащенно дыша от волнения. Лицо и уши у меня горели. Мне, которого никогда не пороли, было, конечно, очень стыдно и, если честно, то и очень страшно. Но Лёнька стоял сзади, я чувствовал своей спиной его взгляд, и это мне придавало силы перенести все, что угодно.
— Я готов, — произнес я с дрожью в голосе, хотя старался говорить твердо. — Накажите меня, как следует, как я того заслужил.
— Я понимаю, — сказал Павел Иванович. — Ты хочешь пережить то, что пережил твой друг. Уверяю