— Да… да, — Лёнька тоже улыбнулся, — главное одновременно. У нас все время одновременно… — Мы нежно рассмеялись — мы всегда в такой момент говорили друг другу всякую ерунду, как вы, наверное, уже заметили. Мне было неудобно, но я все-таки задал мучивший меня вопрос:
— Лёня, — спросил я, — а у тебя уже когда-нибудь было с кем-нибудь… По-настоящему?
Он отрицательно покачал головой.
— Нет, ни разу…
— Даже… в лагере? Может быть, с девушками? Он усмехнулся.
— В лагере девушки проявляли ко мне внимание. Многие. Там, вообще-то, были все условия. Мне предлагали… разное…
— А ты?
— А я уже тогда думал только о тебе. — Он вздохнул. — Еще туманно, неопределенно, но только о тебе. И уже ни на кого больше смотреть не мог. Ты знаешь, я тебя рисовал по памяти.
Я нежно прижался к нему и сказал:
— А я в это время думал только о тебе. Все лето. Знаешь, как я плакал…
Мы помолчали. Потом Лёнька сказал:
— Так что, если честно, у меня еще ни с кем не было…
Я кивнул:
— И у меня — ни с кем…
Лёнька помолчал, потом сказал серьезно:
— Это и не могло случиться. Потому что мы, наверное, ждали друг друга… даже еще не зная этого. Но у нас это обязательно произойдет — по-настоящему.
Я кивнул:
— Обязательно. Значит, я у тебя буду первый…
— Да, — сказал Лёнька. — Первый и единственный.
— А ты — у меня. Первый и единственный.
В комнате уже стояли прозрачные, светлые сумерки. Мы лежали, гладя друг друга, целуя — в губы, в глаза, в уши — это были уже другие ласки, нежные и тихие. Мы оба были очень счастливы, по-детски — полностью и безоглядно.
— Мне с тобой так хорошо, — сказал я тихо. — Только одно грустно…
— В чем дело, Женька? — Леонид с беспокойством обнял меня и прижал к себе.
Я опустил голову ему на плечо.
— Жаль, что нужно расставаться… ожидать, грустить, беспокоиться, — объяснил я. — Вот если бы я мог засыпать и просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя во сне, а утром — вместе идти в школу. Мы бы продолжали учиться рисовать, ходить в бассейн, а вечером возвращались бы домой, — продолжал фантазировать я, — квартира большая, у меня достаточно денег, отца бы мы не стеснили. Мы бы вместе делали уроки, потом — ужинали с отцом, перед телевизором, а потом вместе принимали бы душ и вдвоем ложились в постель — здесь, в нашей спальне… Представляешь? Жаль, что так нельзя. Вот было бы здорово!
— Это верно, — согласился он со вздохом. — Вообще-то, кто знает… Может быть, когда-нибудь… что-то такое получится. Хотя не знаю, как…
В это время в прихожей щелкнул замок, и было слышно, как открывается дверь. Мы вихрем взлетели с постели, моментально надели плавки (хорошо, что не перепутали), и мигом заняли свои места на тренажерах. Когда отец распахнул дверь комнаты, мы раскрасневшиеся, со спутанными волосами, в красных и синих плавках, подбадривали друг друга, давясь от смеха:
— Что, устал? Давай еще немного! Отец кивнул:
— Молодцы, ребята! — он взглянул на Лёньку, потрогал его плечо, бицепс: — Надо же, так с виду, в одежде, худенький, а потрогать — словно литые! Вот, Жень, бери пример с друга, занимайся этим чаще с ним, и у тебя будут такие же. Прямо как каменные — ты трогал его тело?
— Конечно! — я весело кивнул. — Еще бы!
— Зато Женька очень гибкий, пластичный, — сказал Лёнька. — Это тоже красиво.
— Да, — отец кивнул, — он у меня красавчик. — Он посмотрел на часы. — Все, ребята, вы закончили? Давайте быстро в ванную, по очереди. Женька, ты первый: тебе надо еще высушить голову, приготовиться — сейчас пообедаем вместе — и к доктору… — он подмигнул. — А ты, Леонид, одевайся, пойдем пока со мной на кухню, поможешь чистить картошку!
Лёнька надел пока одни брюки, рубашку решил надеть потом, после душа.
— Она белая, — объяснил он отцу, — на кухне все равно испачкаю…
Отец расхохотался:
— Спасибо, что объяснил. Я бы сам не догадался, что она белая. Правильно, пока наденешь фартук… Пойдем скорее!
Он ушел, а Лёнька задержался в дверях, быстро оглянувшись, обнял меня, а я — его, и мы страстно, глубоко поцеловались — в губы, вложив в это все яростное нежелание расставаться. Шли долгие секунды. Все вокруг окуталось туманом, нас опять охватило волнение, и это уже начинало быть заметно обоим… Слышно было, как отец поет на кухне:
— Эй, ребята! — крикнул отец. — Вы что там, скончались? Леонид, ну-ка иди сюда! Женька, быстро в ванную!
Лёнька оторвался от меня и грустно улыбнулся.
— Похоже, Женька, на сегодня — все… Я кивнул:
— Жаль…
Но это было еще не все.
В ванной я старательно вымыл голову американским яблочным шампунем, хорошенько намылился мылом из лепестков роз — у него такой же одуряющий, безумный сексуальный запах, как теперь и у всей моей жизни, постучал кулаком в дверь и крикнул:
— Отец, потри мне спину! Отец заорал в ответ с кухни:
— Не могу, Женька, не могу, я жарю котлеты! Сейчас Леонид к тебе придет, все тебе сделает, что нужно… Он уже большой мальчик, я думаю, ничего принципиально нового он у тебя не увидит, правильно? Или ты другого мнения? — он захохотал. — А потом можете поменяться ролями… в смысле, пусть он моется, а ты бери сушилку для волос и иди сюда…
Через минуту Лёнька проскользнул ко мне в ванную, разумеется, не закрывая за собой дверь, чтобы не вызывать подозрений. Он снял клеенчатый фартук, а вслед за ним брюки: «Чтоб не замочить…» — стыдливо объяснил он по направлению кухни, но отец все равно не слышал. Лёнька взял в руки губку и медленно, осторожно водил ею по моей спине, бедрам, по ногам — вверх и вниз, справа — налево… и снова — вдоль спины, вверх и вниз… Пена стекала по моему телу густыми хлопьями. Я вытянулся, выгнув спину, запрокинул голову, держась поднятыми вверх руками за выступы на кафельной стене, закусывая губы, чтобы сдержать стон — я не знал, что это так приятно… Это было даже лучше, чем на простынях… Я чувствовал, как бьется мое сердце, и слышал Лёнькино учащенное дыхание за спипой. Он продолжал нежно гладить меня — уже с боков, штем губка скользнула по моему животу, который я судорожно втягивал, уже не в силах терпеть… Я не знал, что делать.
В это время отец крикнул в кухни: