огнями, во мраке ночного южного сада, прямо над пляжем, почти у самого моря. Нам с Лёнькой отводился весь верхний этаж — огромная полукруглая комната — студия с высокими окнами, выходящая на широкий балкон. Сзади, за комнатой, по коридору была ванная, тренажерный зал и библиотека. А с балкона спускалась каменная широкая лестница прямо на усыпанную гравием дорожку, ведущую между двумя рядами причудливых фонарей, отделяющих нас от таинственного мрака ночного сада, через каменные ворота — прямо на пляж, к морю! Сразу же по приезду мы с Лёнькой, побросав вещи и одежду в нашей комнате, помчались купаться при луне, взлетая и опускаясь на волнах, барахтаясь в пене прибоя, глотая соленые брызги, вдыхая сумасшедший морской йодистый воздух, крича и смеясь от восторга… Наплескавшись вдоволь, мы, мокрые, босые и счастливые, медленно, не торопясь, еще долго бродили по мокрому песку у самой воды, по круглым камешкам и хрустящим ракушкам, пока, наконец, не повернули к дому, на освещенную аллею. Поднимаясь по каменной лестнице, мы слышали, как за нами закрывались ворота. Хозяйственная жизнь дома на нижнем этаже кипели своим чередом, а мы поднялись на балкон, закрыв на щеколду его ажурную металлическую калитку, небрежно бросив сушиться мокрые плавки на мраморные перила, вошли в комнату и закрыли за собой дверь. Можно было не бояться и не стесняться — сегодня мы знали, нас уже никто не потревожит, и завтра не потревожит, и послезавтра… Мы стояли посреди комнаты голые, глядели друг на друга, не отводя глаз, и улыбались. Так вот ты какой, Зачарованный остров! Наши ноги по щиколотку утопали в мягком пушистом ковре. Полукруглая комната тонула в полумраке, лишь два высоких, выше нашего роста, светильника — торшера под мягкими темно — красными, с золотой бахромой абажурами, давали приглушенный свет. Глубокие кресла, темная старинная мебель, в простенках между окон — какие-то красивые каменные вазы, статуи… (завтра все рассмотрим, как следует). Огромных размеров кровать, тоже старинная, с причудливой спинкой была убрана с варварской роскошью, в белых, золотых и лиловых тонах. Все было, как в сказке или во сне. В золотом, лиловом сне.
— Пойдем в ванную? — неловко улыбаясь, предложил я. Я снова почему-то сейчас его стеснялся… Коридор тоже был устлан мягким ковром, наши шаги были совершенно неслышными. Интересно, что там сейчас происходит внизу? Да нет, не интересно. Ничто не интересно. Сейчас никого, кроме нас двоих, наверное, на свете и не было. Мы были на Зачарованном летающем острове, который плыл по небу, над морем, среди мерцающих звезд, освещенный лиловой луной…
Мы постояли, обнявшись, под душем, в просторной голубой ванной комнате. Вокруг по стенам — зеркала, зеркала, в них много — много Женек и Лёнек, и все молча стоят, обнявшись, им некуда спешить… Светильники — лилии, мраморные полки, на них какие-то кремы, мази, благовония…
Отершись огромными пушистыми полотенцами, мы ступили на пробковый пол, Лёнька взял меня за плечо, и мы медленно, почти без слов, вошли в спальню — корабль над морем. Ночной ветер врывался в открытые окна, и шумел морской прибой. Я вдруг отчетливо вспомнил свой сон, который рассказывал психологу, вспомнил — и вдруг почувствовал, что дрожу, сладко дрожу, до самых косточек… И почувствовал, как меня страшно возбуждает — так, что я боюсь самого себя — восхитительная холодная белизна крахмальных простынь, на которых я оказался, словно летящим на облаках, в невесомости, вместе с Лёнькой… Лёнька выключил красные светильники, и комната осветилась луной. Она ярко освещала наши тела, наши лица. Одеяла были отброшены в сторону — нам и так было жарко. Мы долго лежали, обнявшись, и глядели друг на друга.
— Женька… — сказал мой друг. — Лунный мальчик! — Он улыбнулся. — Ну вот, теперь ты весь — весь мой.
— А ты — мой, — сказал я, чувствуя, как у меня перехватило дыхание, — по-настоящему.
— Да. По-настоящему.
…Мне казалось, я стал как воск, как воздух, двигаясь, тая, меняя форму под действием его сильных рук. Наши тела словно переходили из одного состояния в другое. Он поворачивал меня, как хотел — пока просто так, играя со мной. Я то оказывался внизу, беспомощно распростертый, хрупкий, как тонкий стебель. То вдруг сам становился сильным, страстным и гибким, как ящерица, обвиваясь вокруг его красивого тела, повергая его на спину, покусывая острыми, молодыми зубами его уши, шею, соски, его рельефные, выпуклые мышцы… И снова, и снова становился послушным и мягким, наслаждаясь подчинением его силе, его железным, но безумно нежным объятиям. Мы трогали, трогали друг друга везде, мы уже истекали любовным соком ожидания и предчувствия. Лёнька взял с тумбочки какую-то склянку, издающую безумный, одуряющий запах, подобный запаху роз, зачерпнул оттуда влажный крем, но я не дал ему ничего сделать: я сам взял этот волшебный крем с его руки, нежно стал наносить на раскаленный, мучительно напрягшийся ствол его мужской силы. Он был большой, тверже камня, тверже самых сильных его мускулов, уже вздрагивающий, уже истекающий по капле медленно сочащейся, прозрачной влагой нестерпимого ожидания любви. От прикосновений к нему я задрожал, и сам уже истекал, и чувствовал, что уже тоже полностью готов, и не было сил терпеть, но я молчал и ждал. И тогда Лёнька взял меня за плечи и прошептал срывающимся голосом:
— Женя, милый, не бойся, иди ко мне, по-настоящему!
— Да, — прошептал я и встал на колени, опустив голову на сложенные руки.
Он приблизился ко мне сзади, нежно лаская и гладя меня всего, исследуя тайные уголки моего трепещущего тела. Я послушно следовал движениям его рук, выгибал спину, с готовностью раскрываясь ему навстречу, прикусив губу, чтобы стерпеть первую боль… Он нежно и бережно вошел в мое тело — медленно-медленно, легкими толчками проникая в меня все глубже и глубже — пока не вошел весь, до конца. Мне было немного больно, но так сладко, так сладко… Я задержал дыхание, я чувствовал его в себе всего, во мне не осталось места — мне казалось, он коснулся моего сердца… Я застонал и сделал инстинктивное движение ему навстречу, он отвечал мне, снова отпрянул, осторожно лаская мой живот, бока, спину — он любил, он берег меня, он не хотел сделать мне больно — милый, милый… Ох, как же это заводило!..
— Давай, Лёнька! — прошептал я. — Давай! Мне совсем не больно, мне так хорошо! Давай, по- настоящему!
Осторожно взяв меня за плечи, он снова нанес встречное движение — уже настоящее, сильное, я ответил ему. Потом — еще, еще и еще… Движения становились быстрее и сильнее, я чувствовал в себе его всего, его твердость, его силу… Мы уже откровенно стонали, не сдерживаясь, и мне так захотелось, чтобы он проник еще глубже, разорвал меня всего, вывернул наизнанку… Он легко перевернул меня, поднял, не разъединяясь со мной, и я оказался сверху — вьющееся, извивающееся существо, словно язык лунного пламени, я еще никогда так не заводился. Я то откидывался назад, на его колени, то падал на него, закрывая своими волосами его лицо… Он тоже завелся не на шутку! Он гнул меня, как хотел, больно тиская своими сильными руками, как это было замечательно! Нам совсем не было стыдно то, что мы делали друг с другом, мы были счастливы, мы исполнились восторга!..
— Женька, мой Женька, что ты делаешь, — задыхаясь и смеясь, говорил он, сам не зная, что. — Какой ты легкий, какой гибкий! Тебя, наверное, можно завязать, сложить… как ленточку…
— Сложи меня, Лёнька, сложи! — смеясь, отвечал я. — Сложи, как хочешь… Как хочешь, Лёнька!
Движения становились все быстрее, сильнее, ощущение нарастало, приближаясь, мы словно слились в одно…
— Да, да, Лёнька, — шептал я, — да… да!!!
Я почувствовал, как он задергался у меня внутри, как нас пронзил насквозь, охватил общий огонь, мы оба одновременно застонали — и вот, изнутри меня обожгло, заполнило, залило новое ощущение, и сразу же то же произошло и со мной — только наружу, и так, как еще никогда не было — сильно… Мы забились и упали в изнеможении ничком, неистово лаская друг друга, прижимаясь изо всех сил, — ловя, продляя последние содрогания внутри наших сладко измученных тел… Я, лежа на животе, под ним, повернул к нему лицо, и Лёнька припал своим ртом к моим раскрытым губам, моему языку, в глубоком, долгом поцелуе… В эту ночь мы впервые уснули вместе, обнявшись, в одной постели.
Проснувшись утром, я в первый момент не мог понять, где я. Дверь на балкон была распахнута, дул свежий морской ветер. Море было синее — синее, как на фотографии, над ним кружили чайки. На балконе стоял Лёнька, весь залитый солнцем, с развевающимися на ветру волосами, в плавках и с полотенцем. Я протер глаза.
