раскинем… Прощайте покуда, бояре! — коротко оборвал Степан, выходя из палаты.
Есаулы шумно потянулись за ним. На площади народ встретил их криками радости.
Степан не успел пересечь площадь, как воеводский посланец — стрелец догнал его.
— Воевода Семен Иваныч князь, Львов зовет тебя, Степан Тимофеич, ужо хлеба-соли откушать, — с поклоном сказал стрелец.
— Чегой-то идти медведю на псарню?! — громко заметил Сергей Кривой. — Не дорого и возьмут воеводы его извести отравой! Скажи там своим…
— Скажи — приду! Пироги бы пекли, — коротко бросил Степан, перебив Кривого.
— Тимофеич, неужто польстишься на воеводский харч? Сам шею в петлю? — воскликнул Наумов. — Не пустят тебя казаки!
Степан засмеялся.
— Али худ головой воевода и силы такой не видит? — спросил он, указав на многотысячную толпу астраханцев. — Хоть дорого ценят бояре казачью башку, а своя на плечах-то им все же милей!
Народ провожал Степана от Приказной палаты назад на струги. В толпе кричали ему здравье.
Разин останавливался на пути, расспрашивая астраханцев об их нуждах, а его есаулы, по щедрости и от сердца, раздавали деньги тем из толпы, кто был больше оборван и изможден.
Разинцы жадно вызнавали у горожан, что творится в родной земле, в которой не были они больше года.
Наумов, не слушая возражений Степана и видя, что он пойдет к воеводе «отведывать хлеба-соли», подтолкнул Сергея Кривого, И вот тихомолком от Разина, говоря с астраханцами, Кривой и Наумов их зазывали:
— Ваш воевода Степана Тимофеича звал на ужин, а батька не хочет без вас. Валите вы все во двор к воеводе…
— Не смеем мы к воеводе, честной есаул! — возразил посадский бедняк.
— Кто больше-то: воевода аль ваш атаман? — спросил Наумов.
— Воеводы по всем городам, а Степан Тимофеич один на всю Русь! — бойко крикнул мальчишеский голос.
Наумов засмеялся.
— Иди-ка сюда, — поманил он мальчишку.
Босоногий веселый курносый парнишка лет тринадцати вылез вперед.
— Ты чей? — спросил есаул.
— Звонаря от Миколы, Федька, — готовно ответил курносый.
— Звонить-то любишь?
— А то! В пасху с утра и до ночи!
— Красным-то звоном! Я тоже, бывало, любил, когда был босоногим, — сказал есаул. — Так, слышь-ка, Федюнька, беги по торгам, по церквам, к кабакам — повсюду звони, зови народ: мол, Степан Тимофеич велел приходить к воеводе Львову, его хлеба-соли покушать…
— И я побегу! — подхватил второй парнишка, вынырнув из толпы.
— Что ж, и ты беги тоже.
— С дубьем? — неожиданно спросил Федька.
— Чегой-то — с дубьем? — переспросил Наумов.
— К воеводскому дому с дубьем идти хлеба-соли откушать?
— А ты прыток, Федюнька! — заметил, смеясь, Еремеев. — Нет, с дубьем ныне рано…
— И то, я гляжу, с дубьем бы — к тому воеводе, с большой бородищей! — сказал второй паренек.
— К Прозоровскому, — подсказали в толпе.
Мальчишка кивнул.
— Ага, вот к нему бы, к тому, и с дубьем. А Львов Семен — только бражник, не злой…
— Ну, гайда! — послал Наумов.
Мальчишки помчались.
Возле разинского каравана, у волжской пристани, толпа не рассеивалась до самого вечера. Иные из астраханцев успели побывать на казачьих стругах и от того почитали себя счастливыми. Догадливые бежали в кабаки и тащили вино на струги. За услуги разинцы кидали им пригоршни серебра. Сюда волокли поросят, барашков, гусей, катили пиво, бузу…
Воеводский гость
Двое казачьих есаулов постучались в двери воеводского товарища. Отставной стрелец без одной руки, бывший у Львова вместо дворецкого, отпер сени.
— Спрошает наш атаман, каким обычаем станет его принимать воевода. Чести бы не уронить атаманской.
— Не с указкой ли вы ко князю, как гостей принимать! У нас всякие гости бывают, и всем по чинам дается, — сказал старик.
— Степан Тимофеич не «всякий» гость, а большой атаман. Сколь городов воевал у шаха! — сказал кривой есаул. — Мы за честь его встанем, коль князь твой его обидит.
— А, полно брехать-то, казак! — возразил стрелец. — Кто кого в гости кличет, пошто же бесчестить?! Не басурман наш-то князь — православный! Я в сечах с ним был и его обычаи знаю… Кто гостя бесчестит — сам чести не имеет…
Есаулы ушли.
Степан Тимофеевич на коне подъехал к дому Львова. Стольник встретил его на крыльце, повитался с ним за руку и повел в столовую горницу.
Как вдруг перед окнами загудела толпа.
— Кто там? Что за народ? — обратясь к дворецкому, спросил воевода и, не дожидаясь ответа, распахнул окно на улицу.
Ватага в сто человек казаков да еще сот в пять астраханской голытьбы запрудила неширокую улочку.
— Здрав будь, атаман Степан Тимофеич!
— Здрав будь, князь воевода Семен Иваныч! — раздались крики в толпе, когда их увидели вместе.
— Тереша! — позвал воевода дворецкого, быстро закрыв окно. — Вели во двор выкатить бочку вина. Будет мало — прибавишь. Да бычка пожирнее на вертел, да штук пять барашков… А то и десять… Коль гости пришли — угощай!.. Зря ты не веришь мне, атаман, — сказал князь, когда скрылся безрукий дворецкий. — Позвал я тебя для душевной беседы, ан ты привел с собой целое войско…
Разин мигом понял, что это забота его есаулов.
— Не гневись, князь Семен Иваныч! И все-то бояре с мужиками душевно беседуют, да от вашей душевности нам, простым мужикам, всегда лихо! — сказал Степан.
— Ты не мужик, Степан Тимофеич, а воин великий! — возразил воевода. — Да и с тобой мы стары знакомцы. Не помнишь меня? С панами мы с тобой вместе бились, и ты меня, молодого сотника, в бою выручал. А я признал тебя сразу.
— Во-она вспомнил, князь! — отмахнулся Разин. — По боярской пословице: «старая хлеб-соль — до нового снега!» Мало ли кого на войне выручать приходилось!
— Ты есаулом дозора был и от смерти меня спас.
Это случилось во время первой польской войны, когда князь Семен был еще совсем юным сотником. Как-то раз он попал в тяжелую перепалку. Сотни две польской пехоты окружили на привале его дворян, и началась тяжелая перестрелка. Дворянам пришлось плохо. Противник не позволял им сесть на коней и сжимал их все тесней и тесней.
Как вдруг из лощинки сзади поляков раздался пронзительный свист, грозный клич, послышались выстрелы. Явно было, что русским на выручку мчится стремянный полк. Враг растерялся. Князь Семен крикнул своим: «По коням!» Дворяне вскочили в седла, и ляхи бежали под натиском с двух сторон…
Когда закончилась стычка, юный казак подъехал к Семену.
— Знай донских, дворянин, как с полсотней шуметь — будто тысяча скачет! — с веселой похвальбой сказал он, лукаво мигнув карим глазом.
— Удалец! — так же весело отозвался Семен, сняв с головы шлем и вытирая потный лоб. — Что же мне
