как дитя в корыте.
Стрельцы и пушкари один за другим побежали с острова и бросились карабкаться на струги.
Но всадники с берегов пустились к воде, примеряясь к броду. Вот-вот осмелятся — пустятся вплавь на остров. На левом берегу собралась их уже ватажка с добрую сотню.
— А ну, атаманы, братове, пошли! — крикнул их атаман. — В сабли боярских холопов! — он выхватил саблю и въехал в воду.
И тут-то ударили в первый раз со стругов фальконеты, и в кучке всадников сразу упали трое… Потом затрещали мушкетные выстрелы с острова, из кустов, и запорожцы попятились к берегу, в ивняки…
Голова понял, что если стоять на месте, то конные все же осмелятся наконец кинуться в воду и доплывут до острова.
— Все стрельцы на струги! — крикнул голова. — Воров до воды не пускай!
Стрельцы, отстреливаясь, перебегали с острова на струги, гребцы уже вскинули весла… Под казацкими пулями пушкари перетаскивали лишние пушки с правых бортов на левые.
«Оплошал, Иван, оплошал! — укорил себя голова. — Не угадал, старый черт, что могут быть воры на двух берегах».
— Караван за передним стругом, выгребайся! — крикнул голова.
Отбиваясь пушечной и мушкетной пальбой от конников, караван разворачивался к низовьям. Гребцы работали дружно, пушкари заряжали фальконеты, стрельцы залегли за укрытия, просунув в бойницы стволы пищалей и мушкетов. Казачьи пули летели теперь больше в воду. На движении казакам трудней было целиться. Голова увидел, что задний струг полуголовы Пахомова развернулся и вышел в хвост каравана; с него ударили фальконеты разом по двум берегам. Должно быть, ворье напало на хвост каравана.
«Надо было нам ночью на них нагрянуть, не допустить воров первыми… Небось человек с пятьдесят у меня побили… Теперь все нам заново думать… — размышлял голова. — Ворье на конях; не обгонишь проклятых! Спасенье одно: под царицынски стены живее — да в город!..»
Голова заметил, что пули с левого берега больше идут вверх, а с правого точно бьют по стругам. Ворам сверху видней… Надо к левому ближе держаться…
За высоким бугром показался Царицын. Караван шел поспешно с боем.
Голова крикнул сотника.
— Сколь побитых у нас на струге? — спросил он.
— Восьмеро. Трое насмерть да пять поранило.
«Если по восьмеро в каждом струге, то всего будет двести побитых! Оплошал, старый черт, оплошал, сивый мерин, дурак! — корил себя голова. — А воров ить не более человек десяти от нас по кустам побито. Укрываются, дьяволы, в ивняках, и пороху некуда тратить… До Царицына так нас и триста побьют… Ладно — близко уж ныне».
— Гребцы, стрелой мимо бугра! — приказал голова.
Весла гнулись. Струги неслись, вытянувшись в струну. Лопатин, не опасаясь уже за себя, с носа струга глядел вперед, стараясь все разгадать на бугре… Но ничего не увидел.
— Что там ни случись у бугра, а гребцы держались бы, — наказывал голова сотнику своего струга. — К левому берегу отворачивай возле бугра, а как с царицынской башнею поравняемся, тогда круто вправо бери, прямо к пристани. Из пушек палить по берегу, а стрельцам со стругов отходить в градские ворота. Пушкари стрельцов пущай прикрывают из фальконеток, а как стрельцы добегут до надолб, так тут засядут и пушкарей начнут укрывать, пока те вместе с пушками отойдут к городским воротам. Да, мыслю, и воевода нам пособит со стены… — пояснил голова.
Бугор уже близок, и голова глядит с напряжением вперед. Он ожидает, что казаки готовятся с бугра кинуться вплавь, зажав в зубах сабли. Сейчас все зависит от быстроты. На городской башне движутся люди. «Знать, воевода узнал, что идет караван. Дать им знак, что караван не казачий, а царский, развернуть знамена, а барабанщикам и сиповщикам учинить гуденье. Отойти сейчас круче к левому берегу, ворам будет дальше с бугра, не поспеют доплыть до стругов», — раздумывал голова.
— Гребцы, жми на весла! Живей, живей! Лево! Лево! — кричит голова, отмахивая рукою приказ. — Лево! Лево! Еще! Еще левей!..
И вдруг с бугра по стругу ударила пушка. Ядро загудело и плюхнулось в воду в двух саженях впереди стругового носа.
Степан Тимофеевич стоял на верховой башне Царицына, наблюдая бой. Он видел то, чего не видал с воды голова Лопатин: видел, как запорожцы Бобы движутся шаг за шагом за караваном по левому берегу — в ивняках, по высокой степной траве, среди голубых и алых тюльпанов, ковром покрывающих степь. Красные шапки запорожцев то выныривали из яркой зелени, то снова тонули в ней. Степану был виден как на ладони и свой бугор, на котором засел Наумов.
Вот он сам, тезка, стоит за камнем, тоже глядит на струги. Вон его казаки затаились у самого берега, возле челнов, за камнями, ждут приближения каравана. И голова не дурак — догадался: струги начали отворачивать к левому берегу. Атаман усмехнулся. Он заранее угадал, что сделает враг, — и голова попался: запорожцы по левому берегу обогнали караван, стали за ивовой рощицей, изготовились к пальбе из мушкетов и ждали.
К башне из города прибежала толпа царицынских пушкарей, торопливо поднимаются на стену.
— Эй, казаки! Кто у вас голова пушкарский? — крикнул один из них.
— Чикмаз! К тебе пушкари в подмогу! — позвал Разин.
Чикмаз, бывший астраханский пушкарь, шел по стене от низовой башни, осматривал пушки, расставляя людей. Спокойный, суровый, тяжелый, в своем постоянном ратном убранстве, с кованым шлемом на голове, он всем своим видом и размеренной поспешностью движений внушал воинам спокойствие и уверенность. Голос его был не громкий, но какой-то особенно низкий, густой. Он произносил короткие слова, из которых каждое было приказом:
— Заряди! Наведи! На меня глянь! Ширинкой махну — пали! Перво единороги, потом малый снаряд. Стругов не крушить — нам самим будут нужны… — Чикмаз окинул взглядом всю стену, подошел к единорогу. Вместо того чтобы указывать, взял могучей рукой под хобот, сам повернул пушку и положил ее ствол между зубцами.
Дальше толпа людей веревками перетягивала по стене огромную пушку со степной стороны на волжскую, береговую.
— Раз-два-а! Пой-де-от! — дружно кричала толпа.
С бугра ударила первая пушка Наумова.
Степан обратил взгляд снова на Волгу.
Первое ядро с вершины бугра бухнулось впереди каравана.
Разин наблюдал с башни, как готовятся к бою в стане Наумова, собираясь схватиться на самих стругах, для чего казаки караулили миг, лежа совсем возле берега, за камнями.
На стрелецких стругах не заметно было смятения. Степан особенно ясно видел передний струг. На нем стоял на носу, не страшась пуль и ядер, сам голова Лопатин. Он что-то кричал стрельцам, обнажив свою саблю и указывая ею на берег.
Несколько казаков у подножья бугра вскочили по выстрелу наумовской пушки. Голова на переднем струге взмахнул саблей — и множество выстрелов, грянувших со стругов, уложило вскочивших казаков на берегу.
Другие казаки, с гиканьем подхватив челны, спускали их в воду.
Степан увидел, что на стругах быстро сменяют усталых гребцов.
«Кто устал, тот не гож и в бою!» — подумал о них Разин.
Но голова знал, что делал: свежие стрельцы рванули струги вдвое быстрее мимо бугра, к Царицыну, чтобы их не нагнали челны казаков, которые мчались уже наперерез каравану. Передний струг еще круче свернул к левому берегу.
На всех судах развернулись знамена, ударили барабаны и загудели сопели, рога и трубы.
«Ишь, бодрит, ишь, бодрит своих стрельцов воевода! Надо и мне учинить у себя барабаны да трубы!» — подумал Разин.
Весла дружно и напряженно взлетали, неся караван к Царицыну и отклоняя к левому берегу, куда не достанут пушки. Но загремели мушкетные выстрелы с казачьих челнов. В московском караване падали люди.
