— Лера, воду кипяченую быстро! Таблетку гидроперита туда! Бинт!
Наташа носилась по квартире, наливала в грелку холодную воду, искала йод, вату. Потом они обе, устроившись на коленках, ползали вокруг Рожнова, промывали открытые раны, прикладывали холодное к особенно вздувшимся местам на лице.
Положение Рожнова облегчало то, что он был вдрызг пьяный — он спал, ему не мешала боль и не тревожили собственные стоны. Жена и дочь тихо ревели над ним. Лерка уснула тут же, рядом с отцом, на диване, а Наташа решила позвонить Аниной бабушке.
— Аня уже дома, — холодно объявила женщина и положила трубку.
А Наташа еще некоторое время смотрела на эту трубку, начиная осознавать, что теперь Анины родные вправе обвинять в случившемся их, ведь это на их вечеринке все произошло.
Спать Наташа не могла. Из проходной гостиной раздавались свист и бормотание спящего Рожнова. Тяжелая смесь перегара, крови, лекарств и остатков пиршества наполняла квартиру.
Наташа думала о Рожнове. Ей вспомнилось то время, до их свадьбы, когда он попал в больницу, и она каждый день после занятий в институте ездила к нему на электричке и потом на электричке же возвращалась домой. У Рожнова обнаружили кисту в легком и его готовили к операции, а Наташа плавилась от жалости к нему и любви. Высокий худой Рожнов, ломая ветки растущего в больничном саду каштана, обезьяной спускался к ней с балкона, и они стояли в сумерках у больничной ограды и целовались. Губы у Рожнова были пухлые, девчачьи, и лицо его, круглое, тогда почти детское, в сочетании с долговязым, немного нескладным телом придавало ему вид трогательной незащищенности и ранимости. В ее любви к Рожнову жалость и сострадание всегда вытесняли другие, эгоистические оттенки любви. Тогда ей хотелось отдавать. Компенсировать все трудное, неприятное и злое, что ему в свои двадцать пять уже пришлось испытать. А испытать Рожнову пришлось немало. Дело в том, что когда Наташа после окончания училища угодила по распределению в деревню и стала работать в сельском клубе, собирая местных женщин на спевки, а молодежь — в драмкружок, ее квартирная хозяйка, баба Маня, ждала внука из армии. А потом деревенские нашептали Наташе, что внук этот вовсе не в армии, а все равно что в тюрьме, после какого-то проступка он угодил на три года в штрафбат и теперь все равно что уголовник, хотя парень по природе незлой и односельчане в толк не возьмут, что он такое мог сотворить.
Когда Наташа первый раз увидела Рожнова, то этот вопрос заинтересовал и ее, уж больно внешность у него оказалась безобидная — глаза как у собаки, круглые детские щеки, пухлые губы. Они так и посматривали друг на друга — с опаской и любопытством. Она для него была дамочка городская, а он для нее… Он для нее был непонятен, и она хотела понять.
Наташа встречалась тогда с местным ловеласом, тоже Сергеем. Тот чувствовал себя в деревне королем, и то, что его девушка стала задумываться и откровенно посматривать в другую сторону, привело ловеласа в недоумение, а затем — в ярость.
Расставание получилось бурным и злым. Он ругался, довел себя до слез, а потом, устыдившись собственной слабости, ударил Наташу по лицу. Она недолго думая ответила ему тем же. Это поставило жирную точку в их отношениях, слава Богу, так и не зашедших далеко.
В свои двадцать лет Наташа оставалась девушкой. Тогда это никого не удивляло, а поощрялось общественностью. Она была глубоко и непоколебимо убеждена, что интимная жизнь должна начинаться после брачной ночи.
У них с Рожновым все так и произошло. А в ту ночь, когда Наташа, побитая бывшим возлюбленным, прибежала к бабе Мане и застала там Рожнова, они до утра просидели в сенях и Наташа узнала, что в нашей армии не все в порядке и существует такое явление, как дедовщина. И что, доведенные дедами до крайности, Рожнов и его друг Юраня в один из дней покинули охраняемый объект, невооруженные вернулись в часть, где били своих обидчиков по очереди, а потом все вместе — и деды и черпаки — угодили в штрафбат, где и получили свое по полной программе.
Сережкина история потрясла Наташу до глубины души. Ее судьба была решена. Смерть Наташиной мамы подстегнула события — девушка не представляла, как станет жить одна. Она вцепилась в Рожнова, как утопающий в кусок доски. Свадьбу играли непростительно рано, не прошло и двух месяцев со дня похорон, хотели успеть до поста. Играли свадьбу на Масленицу, и у Наташи в памяти остались голубые искры снега, горы блинов на столе, из которых она ни одного так и не попробовала, и душно натопленная избушка бабы Мани, где их с Рожновым оставили ночевать.
Теперь, когда он, до полусмерти избитый, лежал на полу в гостиной и стонал, Наташа оказалась одной ногой в том далеком, почти нереальном времени, а другой — здесь, сегодня, сейчас.
Прошедших лет, сотканных из ее надежд и усилий и череды рожновских неудач, будто бы и не было. Она видела Рожнова глазами той Наташи, и сердце откликалось на это видение жалостью и грустью. Из задумчивости ее вывел резкий и длинный междугородний звонок.
— Здравствуй, Ташка, — прошелестел в трубке бархатный голос. Жени.
— Привет. — Наташа с трудом переключилась на реальность. — Тебе не спится?
— Ташка, я все решил, — сообщил Бородин, даже не поинтересовавшись, не разбудил ли он ее в такой час. — Торцов предлагает мне работу в Самаре. С жильем проблем не будет, можно жить прямо там, в санатории. Он дает мне комнату.
— А жена? Ты говорил с ней?
— Нет. Мне нужно знать твое мнение. Я ставлю на карту… все. Понимаешь? Зарплата там в два раза меньше, чем здесь. Я хочу от тебя услышать, принимать мне предложение или нет?
— Женя, я не могу так сразу…
— Как это — сразу? Сколько мы с тобой обсуждали этот вопрос? Ты говорила, что будет все зависеть от меня, обвиняла в нерешительности, а теперь, когда я наконец решился…
— Ты не решился. Иначе ты не спрашивал бы у меня совета, Бородин. Ты колеблешься. И поэтому откладываешь разговор с женой. Она сейчас дома?
— При чем здесь это? Какая разница?
— Так дома или нет?
— Она у матери, в городе.
— Ну вот видишь. Поэтому ты такой решительный.
— Мы поругались, и она уехала.
— В понедельник вернется. И что тогда?
Бородин засопел в трубку. Наташа ясно слышала его вздохи, ей казалось, что она слышит, как глухо стучит его сердце.
— Я не могу без тебя больше. Хочешь, я приеду тебе прямо сейчас?
Наташа слушала его немного обиженный голос с ворчливыми нотками и понемногу возвращалась в свою сегодняшнюю жизнь, перешагивая через восемнадцатилетнюю жизнь с Рожновым, окунаясь в горькую и сладкую одновременно безвыходную любовь Бородина. Дверь из гостиной открылась. На пороге, как персонаж из фильма ужасов, возник сине-красный Рожнов. Он жалобно взирал на Наташу обоими заплывшими глазами.
— Мамочка! — выдохнул он и рухнул рядом с Наташиной кроватью на колени.
Он обнял Наташины ноги и положил ей на колени свою разбитую голову.
— Больно, — поделился Рожнов.
И когда он открыл рот, Наташа увидела, что у него не хватает передних зубов, Она содрогнулась всем телом и ахнула, все еще прижимая к уху трубку телефона.
— Что? — требовательно вопрошал Бородин. — Ну почему ты молчишь? Мне приехать? Машина стоит внизу, я через два часа буду возле твоего дома. Ты соберешься, и мы уедем!
— Нет, Женя, извини. Не сейчас.
Наташа опустила трубку на рычаг и погладила Рожнова по спутанным волосам.
Эта осень казалась самой странной и тоскливой в двадцатисемилетней жизни Юли Скачковой.
Она, еще совсем недавно не знавшая других проблем, кроме как вовремя записаться к парикмахеру и приготовить сносный ужин для Никитиных гостей, теперь была вынуждена вести почти первобытный образ жизни. Рано утром, пока Оленька еще спала, Юля поджигала положенные накануне в печку дрова и некоторое время сидела перед топкой, слушая потрескивание древесины и созерцая блики огня на
