Полина мыла окна в доме. Увидев Ирму, помахала ей и спрыгнула с окна.
– Проходи, Ирма, у нас собаки нет, не бойся.
Ирма прошла в чистую, просторную комнату. Солнце заливало пол, нежась на желтых крашеных половицах. Как только Ирма села, к ней на колени прыгнул котенок и стал трепать поясок платья. Ирма попыталась приласкать его, но он выворачивался, хватал ее палец острыми коготками, кусался, кружился волчком.
– Идем сюда, – позвала Полина со стороны кухни. – Чай будем пить.
На столе стояли вазочки с вареньем, на блюде лежала горка пирожков. Пахло душицей и мятой. Полина достала из буфета пузатый низенький графин. Не слушая возражений гостьи, наполнила рюмки:
– Это лекарственное.
Ирма не стала спорить, выпила. Вино действительно пахло травами и было густым и сладковатым, как микстура.
– Вы хотели поговорить со мной?
– Хотела… Сейчас чаю попьем и поговорим, – наливая Ирме ароматного чаю, пообещала Полина. – Тебе твой костюм нравится?
– Вроде ничего получился, – пожала плечами Ирма. – А вам разве не нравится?
– Нет, почему… Ты ешь пирожки-то. У тебя свекровь такие печет?
– Печет… Паша любит с ливером, она часто для него печет.
– Павел – ее любимый сын?
Ирма подняла глаза на Полину. В них плескалось удивление.
– Полина Петровна, вы хотели поговорить о моей свекрови?
– Нет, Ирма. Я хотела поговорить о тебе.
– Обо мне? Со мной что-то не так?
– Ты себя хорошо чувствуешь? Последнее время ничего не болит?
– Почему у меня должно что-то болеть? – совсем смешалась Ирма. – Вы о чем, Полина Петровна? Я, может, играю плохо? Роль не получается? Так вы скажите…
– Подожди, Ирма, про роль. Не о ней речь. Голова не кружится? Кровь носом не идет?
– Не кружится, не идет, – нахмурилась Ирма. – Я что, выгляжу больной?
– Нет, не выглядишь. Но тело у тебя в синяках. Я вчера…
Полина ошарашенно наблюдала, как стремительно бледнеет Ирма.
– Я не нарочно. Случайно увидела, когда платье тебе примерять помогала. Да не пугайся ты так, я никому не сказала, Ирма! Понимаешь, так бывает при некоторых болезнях…
Ирма закрыла лицо руками, опустила голову. Полина не знала, в какие дебри зашла.
– Но если это не болезнь… То что это, Ирма? Да не молчи ты, я ведь настырная, не отстану! Я маму твою знала хорошо, сестер твоих лечила! Ты мне не чужая, дружочек…
То ли это мягкое «дружочек», то ли напоминание о матери и сестрах подействовали, только Ирма вдруг заплакала – тяжело, горько, безысходно. Она, вероятно, сама не подозревала, что слезы окажутся так близко, что они так сильны и неподвластны ей.
– Павел? – громко спросила Полина.
Ирма закивала сквозь слезы, не поднимая головы.
– Так…
Полина достала из буфета пустырник. Сначала принялась капать в стакан, затем щедро туда плеснула. Подумав, разбавила остывшим чаем.
– Выпей!
Ирма выпила, клацая зубами о край стакана.
– Успокойся, дружочек. Самое главное ты уже сделала – сказала мне правду. Теперь ты не одна. Я постараюсь тебе помочь…
– Никто не может мне помочь, – заикаясь от слез, возразила Ирма.
– Так уж и никто? – спокойно отозвалась Полина. – Ты не в лесу живешь, а среди людей. Найдем управу на твоего Павла.
Говорила Полина спокойно, не допуская в свою речь ни ноты удивления, ни жалости. Поэтому получалось у нее убедительно. Как-то так, что нельзя было от нее скрыть ничего. И, выплакав слезы, Ирма начала рассказывать:
– Я ведь, когда выходила за него, такая дурочка была, едва школу окончила. Никого не слушала. Он словно околдовал меня – проходу не давал, куда я, туда и он. И всегда в глазах такая преданность. Девчонки мне все завидовали – Гуськовы богатыми считались тогда. Павел мне золото дарил… Я как в тумане находилась. Родители против были. Отец ругался.
– А мама?
– Мама плакала по мне, как по покойнице…
– Не говори такое, Ирма! Нельзя так о себе.
– Да ладно… Мне теперь все равно.
– Как это – все равно? Тебе всего-то… двадцать два?
– Двадцать три. А чувствую себя иногда, будто мне все сто. Павел сразу изменился, как меня к себе в дом забрал. В тот день проводы были, наших в Германию провожали. В родительском доме проводы, все соседи собрались, столы у нас накрыли. А потом машина подошла, вещи стали грузить. Прощаться начали, тут я не выдержала, заплакала. Дошло до меня, что долго своих не увижу. А уж когда машина уехала, так мамино лицо в окне и отпечаталось. Мы их до трассы провожали, потом вышли на развилке. А мама так и смотрела в окно на меня до последнего… Идем домой. Павел меня развлекает, говорит о чем-то, а мне ни до чего. Давай, говорю, зайдем с домом попрощаться. Ему это не понравилось, только я тогда внимания не обратила. Соседи уже посуду убрали, чисто в доме. Чисто и пусто. Я зашла и давай реветь. А Павел стоит и смотрит на меня. У тебя, говорит, мужа, что ли, нет, что ты по родителям так убиваешься? Ты, мол, о муже теперь думать должна. И мать у тебя есть новая, и сестры.
Я ему пытаюсь объяснить сквозь слезы, что мне поплакать надо хоть один разок, чтобы потом легче было, а он слушать не хочет. Ходит по избе и что-то напевает себе под нос. Я на табуретке сидела, а он сел на пол напротив меня и вдруг головой об стенку – стук! Я смотрю на него, не пойму. То ли он дурачится, то ли еще что. А он глаза сделал такие… как у слепого… и бьется головой о стену-то! Я вскочила, подлетела к нему: «Паша, Паша!» Стала оттаскивать его от стены-то. А он отодвинул меня… и снова.
– Эпилептик, что ли? – не поняла Полина.
– Нет, не так. А бьется головой об стену, словно показать хочет, какая прочная у него голова. Я тогда перепугалась страшно, еле уговорила его домой уйти. Про своих уже не заикалась, только вокруг него хлопотала весь вечер.
– Ну а потом? Часто у него такое случалось?
– Если выпьет, то обязательно. А так – приступ злости примерно раз в месяц. Ищет, к чему придраться. Мог мебель в щепки раскрошить, например, у меня на глазах. Но больше всего мучил меня своей ревностью. Пока ребенка не было, меня не трогал, только концерты устраивал. А когда Катюшка родилась, заявил, что не его ребенок. Руку стал на меня поднимать. Обидно так, я ведь из дома практически не выхожу, всегда на глазах у свекрови, у кого-нибудь из домашних. Он и им внушил, что я такая, что мне верить нельзя.
– Он сам-то в свои выдумки верит? – засомневалась Полина.
– Не знаю. Когда кричит и бесится, кажется, что верит. А на следующий день прощения просит, подарки дарит…
Ирма говорила уже без слез, как-то отстраненно, будто и не о себе.
– Почему ты мне раньше не рассказала? Как ты терпела все это так долго?
– А что бы вы сделали, Полина Петровна? Мама далеко, уйти мне некуда. В деревне он мне покоя не даст. А чтобы к своим уехать, виза нужна…
– Нет, это так оставлять нельзя. – Полина поднялась и прошлась по комнате. – Я что-нибудь придумаю, дружочек. Обязательно должен найтись выход.
Ирма заговорила горячо и быстро, следя глазами за Полиной:
– Полина Петровна! Только прошу вас, не говорите ничего Павлу! Он убьет меня! Или с Катюшкой что- нибудь сделает, вы не знаете его!
