Полина нырнула внутрь и вернулась с синими дедовыми штанами – спецовкой. Штаны Доброву сошли за бриджи, поскольку доходили почти до колен.
– Ты голоден? – поинтересовалась Полина. Он отрицательно помотал головой. – Тогда идем со мной.
Они вернулись на поляну.
– Будем собирать травы. Вон видишь – синенькая?
Борис разглядел на поляне синий, с сиреневым отливом, клочок разнотравья.
– Это душица.
Борис опустился на колени, голову наклонил к этой траве, вдохнул ее острый насыщенный аромат.
– Ты меня зимой чаем поила. Я вспомнил.
– Да, точно.
Полина стала рвать душицу, а Добров упал в траву и уставился в небо.
– Господи, красотища-то какая! Нет, ты не представляешь, какой это кайф после города… Я тебе передать не могу!
– Я понимаю, – улыбнулась она.
Он повернулся и стал смотреть на нее, как она траву рвет и вяжет в пучки. И лицо у нее при этом спокойное, умиротворенное.
– Скрытная ты, Полина, – вдруг сказал он. – А если бы я сам не явился сюда, ты бы мне и не показала это место? Признайся…
Она ответила не сразу:
– Я думала, что ты… не приедешь больше.
– Правда? – Он пытливо смотрел ей в лицо. – Ты могла такое подумать?
– Конечно.
– И что? И вот так бы я не приехал, и ты бы жила, как жила… Траву собирала, больных своих лечила бы…
– Конечно, – повторила она.
– Выкинула бы из памяти, будто меня и не было…
– Почему? Вспоминала бы. Ты хороший человек.
– Понятно… – через некоторое время отозвался он. – Но… ты ждала меня? Хоть немножко?
– Я тебя вчера ждала.
– Правда?
– Да. И загадала: если ты приедешь, привести тебя сюда. Но ты не приехал.
– Я вчера не мог, – соврал он. – Но я сегодня приехал! А ты правда меня ждала?
Она посмотрела на него без улыбки:
– Правда.
– Тогда иди сюда.
Он потянул ее за руку, соцветия душицы высыпались в траву.
Они стояли на коленях и смотрели друг другу в лицо. Близко-близко. Добров осторожно снял с нее венок и положил в траву. Полина обняла Бориса, и некоторое время они сидели среди травы, цветов и деревьев, составляя с ними единое целое.
– Твои волосы пахнут этой поляной, – сказал Добров.
– А твои – дымом.
– Ты знаешь, чего я больше всего хочу?
– Догадываюсь…
В следующее мгновение они оказались в мягкой траве, куда-то делись сарафан и синие дедовы штаны. Поцелуи Бориса сыпались на нее дождем, ее тело счастливо отзывалось на каждый.
Наконец Борис добрался до локтя правой руки и запечатлел свой поцелуй на двух маленьких родинках на сгибе. Полина со все возрастающим удивлением прислушивалась к собственным ощущениям. Его прикосновения будили в ней дремлющие силы. Она их чувствовала, как туземцы чувствуют близкое извержение вулкана. Она приподнялась над мужчиной, и он заметил, как потемнели ее глаза. Волосы золотистой завесой скрыли от него поляну.
В следующее мгновение они соединились и уже не видели и не ощущали ветра, травы, жары, поляны. Они чувствовали лишь друг друга. Чувствовали так, словно стали одним существом. Словно, дыша и двигаясь в одном ритме, образовали новую вселенную, и там, внутри этой вселенной, готовился к извержению вулкан. Оба они жаждали этого.
Потом молча лежали в траве, соприкасаясь пальцами рук. Сколько времени прошло? Борис уснул. А когда проснулся, Полина уже сидела возле зарослей душицы и собирала траву.
Он подобрался к ней на четвереньках, лег рядом и положил голову к ней на колени.
– Ты знаешь… Нет, ты не знаешь, – пробормотал он. – Кто придумал, что ты Женщина-зима?
– Это врач «скорой помощи», Леня. Да ты помнишь его…
– Ты не зима. Ты самое настоящее лето!
Она улыбнулась.
– О чем ты думаешь? – не унимался он, глядя на нее снизу вверх. Глаза у него блестели.
– Я думаю, что пора готовить обед! – весело объявила Полина и поднялась.
Они варили в котелке пшенную кашу с тушенкой. Потом черпали ее деревянными ложками, дули на нее, обжигались. И было очень вкусно. По крайней мере Борис не помнил каши вкуснее.
Потом спали в шалаше, на душистом сене. Вернее, спала Полина. Ее голова лежала на его руке, а он трогал носом ее волосы. За непрочными стенами шалаша стоял ровный гул пчел, где-то, совсем рядом, жужжал шмель. Высоко над шалашом переговаривались деревья. Борис улыбался в полудреме. Он чувствовал почти младенческое умиротворение рядом с этой женщиной. Не хотелось шевелиться, тревоги вчерашних дней растворились, уплыли по течению, а камыши тихо кланялись им вслед.
Полина спала, а Борис думал о ней, вспоминал о том, что собирался сказать ей, когда ехал сюда. Теперь были нужны другие слова, они не приходили на ум. Нежность и удивление переполняли его. Ему хотелось целовать ее волосы, но он боялся спугнуть сон, поэтому лежал и тихо улыбался.
Позже они отправились бродить по окрестностям. Она то и дело наклонялась к какой-нибудь травке и объясняла Борису:
– Воробейник лекарственный. Помогает при головных болях… А эту хорошо заваривать при бессоннице.
Они обошли гудящую, как линия электропередачи, пасеку и вышли на поляну к лесу. Вдруг Полина остановила своего спутника:
– Тихо.
Они постояли, прислушиваясь. Борис ничего не услышал.
– Ложись, – предложила она и сама улеглась в траву, на спину.
Борис теперь уже ничему не удивлялся. Лег рядом.
– Здесь слышно, как бьется сердце земли.
Добров повернулся и ухом прильнул к земле.
– Нет, не так. Ляг на спину. Закрой глаза. Расслабься. Пусть твое сердце бьется в унисон с тем, которое ты слышишь.
Борис ничего не слышал, но ему нравилось играть в эту игру, полную таинственного первобытного смысла. Даже если Полина предложила бы ему прыгать через костер, он с радостью согласился бы. Давно он не чувствовал себя таким свободным, здоровым и спокойным.
Высоко над ними плыли мелкие рваные облака, рядом, по высокой травинке, карабкалась божья коровка. Где-то глубоко под ними мерно стучало сердце земли, которое умела слышать женщина, что была рядом. Он глупо улыбался оттого, что счастлив.
Вечером они сидели у костра и негромко разговаривали. Звуки окружающей природы изменились. Цикады завели стройную свою песню, тонкими писклявыми голосами подпевали комары. Однако, когда Борис и Полина забрались в шалаш, комары остались снаружи, словно что-то отпугивало их.
– Ты наверняка слово знаешь такое, от комаров? – допытывался Борис, заглядывая в ее мерцающие темные глаза.
