далеко у меня за спиной.
Мне стало интересно, где именно пересекаются линии.
Я поднялся, огляделся и сразу наткнулся взглядом… на ту же курицу! До нее не было и двух шагов!
Конечно, я ее напугал. Пару раз подскочив и вяло взмахнув крыльями, она удалилась на безопасную дистанцию.
«Если это галлюциноз, меня уже ничто не спасет… Но если нет… Передо мной бегает прорва мяса! И крови! Трехразовое питание! И питье!»
О камешках я и думать забыл.
Так началась самая нелепая охота, какую только можно вообразить.
Я двинулся на добычу, широко расставив руки. При этом я заискивающе улыбался и непрестанно приговаривал: «Цыпа моя, цыпочка».
Несколько раз цыпочка просто убегала от меня. Она уводила меня все дальше от каньона – примерно в том направлении, куда указывала стрелка из моих волшебных камешков.
Наконец она подпустила меня почти вплотную, но когда я уже готов был броситься на нее, ловко увернулась от моих растопыренных пальцев и бросилась обратно к каньону.
Я рванул за ней, но от резких движений сразу же сильно закружилась голова. Я был так неловок, что у меня перепутались ноги, и я растянулся в полный рост, едва успев подставить ладони.
Курица, победно квохча, приплясывала неподалеку от моих ботинок – там, у края пропасти, где я поначалу присел передохнуть.
Беспомощно матерясь и щупая разбитый щетинистый подбородок, я привстал сперва на одно колено, потом на другое.
«Если я ее не прикончу, планета прикончит меня…»
Я решил не спешить. Собрать все силы для последнего броска. Разогнаться как следует, прыгнуть…
«Тебе же куда легче, чем футбольному вратарю! Мяч-то раз в десять быстрее летает! Один прыжок, другой… бросок – и курица у тебя в руках!»
Я медленно, с расстановкой поднялся. Огляделся…
И обнаружил, что мои, так сказать, охотничьи угодья имеют ранее не подмеченные мною структурные особенности. А может, приобрели их в последние минуты, пока я гонялся за своим пернатым обедом?
На почве проступили едва заметные светлые параболы, которые имели одну общую точку пересечения. Поскольку они были «нарисованы» на глине будто бы игрой света и тени в неглубоких бороздках (хотя никаких бороздок и не было), я бы никогда не обратил на эту призрачную чепуху внимания. Но регулярный геометризм картины сам лез в глаза, и, один раз «ухватив» визуальную суть структуры, глаз уже сам доискивал все новые и новые параболы.
Тут же я вспомнил о клине из камешков.
До них было довольно далеко. Но стоило мне на них взглянуть, они заблестели ярко, как битое кремниевое стекло, – слепой бы увидел!
В следующую секунду я обратил внимание, что клин из камешков указывает на курицу. А заодно – на меня.
Световые параболы на земле стали ярче.
Курица вдруг замерла на месте, задумчиво глядя себе под ноги.
Это был идеальный момент для того, чтобы ринуться на нее разъяренным тигром. И я, возможно, ринулся бы. Но страх перед неизвестной аномалией, которая проявлялась все отчетливей, заставил замолчать даже чувство голода.
Я замер, прислушиваясь.
Так и есть: почва под ногами потрескивала. А метрах в пяти передо мной, в общей точке схождения всех парабол, даже едва заметно шевелилась.
«Общая точка… прямо эпицентр какой-то», – подумал я.
И тут же, стоило мне нащупать слово «эпицентр», побежал прочь.
Без единого звука.
И теперь уже – без единой мысли.
Все силы, которые я приготовил для последнего броска к курице, я вложил в то, чтобы оказаться как можно дальше и от вкусной птички, и от дьявольских парабол.
А потом была беззвучная вспышка.
Ярче солнца.
По земле метнулась моя густая, черная тень. В следующее мгновение я ослеп.
Запахло жжеными волосами и с новой силой, до удушающей одури – озоном.
По лопаткам дубовой доской хлопнула ударная волна.
Я упал, начал кататься по земле, пытаясь сбить огонь, которым, казалось, была охвачена вся спина.
Когда понял, что не горю, – зажмурился и пополз дальше.
Я ожидал новой вспышки, которая прикончит меня. И без того математическая статистика показывала, что я зажился.
Но вспышек больше не было.
Когда сквозь хаотическую круговерть слепых пятен я начал различать свои поднесенные вплотную к носу пальцы, я поднялся и потащился назад.
Но – как и всякий пуганый воробей – я не пошел через эпицентр. Я сделал крюк и по краю обрыва добрел до своих ботинок.
Обувь, увы, отсутствовала.
Явление здешней природы, которое едва не превратило меня в кучку пепла, скорее всего было пресловутым
Чем пробой отличается от обычной молнии? Ну хотя бы тем, что молния – явление чисто электрической природы, это высоковольтный разряд между землей и грозовыми тучами. Здешний пробой происходил между землей и непонятно чем – на небе не было ни облачка. Вокруг эпицентра пробоя возникала зона теплового поражения, что молниям, насколько мне известно, не свойственно – они поднимают температуру только в точке удара.
Вероятно, именно из-за скачкообразного теплового расширения воздуха пробой формирует ударную волну – к счастью, не очень сильную. Почки мне по крайней мере не отбило.
А вот ботинки сдуло в пропасть только так. Присмотревшись, я разглядел их на дне каньона в расщелине между камнями. Над ботинками курился дымок – тлели шнурки.
Волшебные камешки остались на месте и с виду не пострадали.
Вокруг эпицентра в радиусе метров пятнадцати глина превратилась в растрескавшийся кирпич.
Ну да к черту мелочи! Главное: на краю этого гигантского блюда из обожженной глины лежала, не подавая признаков жизни, моя курочка!
Выглядела покойница неважно. Глаза лопнули, перья спеклись в смрадную хрупкую массу.
Неужели я заполучил вожделенную пищу в виде трехкилограммового пакета золы и угольев? Нет, только не это!
Но, начав дрожащими руками обдирать горелую пакость, я обнаружил, что под ломкой кожей имеет место слой восхитительного, нежнейшего горячего жира, а под жиром – великолепное полусырое мясо! О чудесный, милый, добрый пробой! О сто двадцать пятое чудо света! Птичка запеклась в собственной шкуре, будто в микроволновке!
Мясо было пополам с кровью. Но это меня и спасло. Потому что, когда я собирался уже впиться зубами в горячую куриную ножку, мне вдруг вспомнился куцый спецкурс по выживанию, который через пень-колоду читался нам в последнем осенне-зимнем семестре накануне нападения Конкордии.
Вел занятия отнюдь не матерый волк осназа (как следовало бы), а полненький, розовощекий капитан- лейтенант Сомик, который раньше служил в одном из многочисленных снабженческих управлений военфлота.
Злые языки поговаривали: тыловая крыса проворовалась. Но я думаю, что за явное воровство не миновать бы ему позорного разжалования и Котлинской военной тюрьмы. Скорее во время лихорадочной
