узнают об этом сокровище нувуки, они бросятся на наши земли стадами, как олени, бегущие от гнуса, и растопчут нас.
От стойбищ ттынехов останется только холодный пепел костров. А что может остановить взбесившихся от гнуса бегущих оленей? Вы знаете. Выстрелы из многих и многих ружей, чтобы их гром был громче топота бегущих стад. А убитые, упавшие передние напутают бегущих сзади, и они повернут. Мы не хотим войны. Мы хотим охотиться, ловить лососей и радоваться, слушая смех наших детей. Мы хотим мира. А что нам делать? Ждать, когда эти пролетевшие над нашими головами гуси принесут нам мир на своих крыльях? Нет. Хочешь мира — иди и сражайся без страха…
Он снова опустился на свой плащ и закончил прежним бесстрастным гоном:
— Мы зажгли сегодня костры из ветвей красного кедра. Беда и горе наши близки. Я, сахем Красное Облако, сказал. Теперь думайте, братья и сестры. Думайте, анкау и «подпорки», «мудрые люди» и весь народ. Думайте, ттынехи!
Он смолк, прикрыв яркие глаза опущенными веками. Лицо его было снова бесстрастно, но вздувшаяся на лбу толстая жила выдавала, в каком напряжении был он сейчас.
Вожди молчали, тоже прикрыв глаза веками. Их рассеченные суровыми морщинами лица хранили каменную неподвижность. И только внимательно и долго всматриваясь, можно было заметить, как на этих «немых» лицах то чуть сдвигались брови, то губы становились жестче, неумолимее, то вспыхивали в глазах огни боевой ярости. Молчал и народ. Снова стало очень тихо. Слышно было только взволнованное дыхание сотен людей.
И вдруг над долиной прозвучал веселый детский смех. Младшая жена Красного Облака, сидя у дверей яххи, играла со своим грудным сыном, шутливо кусая его за пятки. Голенький ребенок сучил коротенькими ножками и заливисто хохотал беззубым слюнявым ротиком. А на них с тотемов, стоявших вокруг яххи, скалили клыки, нацеливались острыми клювами, таращили безумные глаза жуткие звери, птицы и рыбы.
ВЕТКА ЧЕРЕМУХИ
После духоты толпы, после язвящих укусов проклятых мух, слепней и оводов, черными гудящими тучами висевших над людьми, в лесу было спокойно и прохладно. Свежо пахло сырой землей, травами, и все запахи забивал радостный аромат цветущей черемухи. Где же она, распустившаяся, наконец, черемуха?
Шагая по лесу, Андрей думал о только что закончившемся Великом Костре, о будущем ттынехов. Смелые, гордые, честные люди! С оружием в руках собираются они защищать свою землю и свою свободу. Так решил единогласно весь народ: и мужчины, и женщины. Неравная борьба! Война, заранее обреченная на поражение! Разве мало тому примеров? Двести с лишним лет борьбы индейцев Штагов и Канады с французами, англичанами и американцами. Горящие стойбища индейцев, горы трупов людей с красной кожей и пылающие поселки белых поселенцев, скальпированные трупы белых мужчин, женщин и детей. Море крови! А результат? Последние могикане спиваются или умирают от чахотки в резервациях.
— Последние из могикан! Последние могикане! — шептал Андрей. Его охватила печаль. — Не вижу ли я последних ттынехов?
Андрей вспомнил слова Красного Облака. Он понял, на что намекал сахем, и вообразил людскую лавину, которая хлынет сюда, как только разнесется весть о золоте ттынехов. Первыми примчатся авантюристы, рыцари быстрого обогащения, у которых стволы револьверов стерты от частых выстрелов; за ними стаями прибегут торговцы, продающие все, от солонины до собственной совести; шулера, кабатчики, кафешантанные полупевицы-полупроститутки, полицейские и рядом с ними воры и громилы с городского дна. Ядовитая накипь цивилизации! Прав Красное Облако! Только оружие может остановить эти орды насильников И это будет справедливая война! Войны за свободу справедливы. Как знать, и маленький народ может делать великие дела, если он един в своей воле!
Его мысли перешли на Красное Облако. На Великом Костре сахему «надели рога великого воина ттынехов». Он теперь не только глава племени, но и ттынеховский главнокомандующий, военный вождь народа.
«Краснокожий Гарибальди! — подумал Андрей. — Но сколько отчаяния было в его глазах, когда зимней ночью в бараборе он крикнул: „Горе нам! Черный страх вцепился в наши сердца!“ Что ж, отчаяние — последнее оружие, иногда и оно дает победу»…
А запах черемухи становился все сильнее и сильнее. Так пахло весной в старом гагаринском саду. Всюду, даже в комнатах дома, томительно пахло черемухой. А вот и она, увешанная гроздьями распустившихся цветов, вся, как один огромный белоснежный букет. Он потянул к себе ветку понюхать, и черемуха щедро осыпала его желтой плодоносящей пыльцой. Ему захотелось сорвать благоухающую гроздь, но ветка, налитая весенними соками, упруго сопротивлялась. От его усилий начали осыпаться нежные соцветия, и он выпустил ветку, жалея дерево. И вдруг перед глазами его сверкнула сталь, и перерубленную ветку подхватила маленькая смуглая рука. Перед Андреем стояла Айвика с веткой черемухи в одной руке, с маленьким алеутским топориком в другой. Верхняя ее губа с темным нежным пушком вздрагивала в радостной улыбке. Она спрягала лицо в цветах и красивым змеиным движением опустилась на землю. Андрей нерешительно помялся и сел рядом с ней.
Девушка снова улыбнулась и маленькой жесткой ладонью провела по лбу русского.
— Ты все думаешь? О чем ты думаешь, Добрая Гагара?
Андрей тоже улыбнулся, пожав плечами.
— Айвика знает, о чем ты думаешь. Ты хочешь поскорее уйти от наших костров к кострам твоего народа, к своей яххе и к своим женам. — Она взяла руку Андрея и, перебирая его пальцы, спросила тихо, почти шепотом: — Сколько у тебя жен, Добрая Гагара? Две, три? Их лица приятны для глаз?
— У меня нет ни одной жены, Айвика, — печально ответил Андрей.
Глаза девушки широко раскрылись в молчаливом удивлении. Они были не черными, как показалось Андрею сначала, а темно-золотистыми. Черными их делали длинные жесткие ресницы. И Андрей прочел в этих глазах то, что мужчина читает в глазах женщины. Он смутился. Он начал бояться самого себя, его волновала близость Айвики, терпкая женственность ее цветущего юного тела.
Девушка, обхватив руками круглые колени, обтянутые тонкой, как полотно, рыбьей камлейкой, заговорила, не спуская глаз с лица русского.
— Твое белое лицо — холодный свет луны. Твои синие глаза — зимние звезды. Луна и звезды не греют. Мне холодно смотреть на них.
В голосе ее были печаль и жалоба, Андрей смутился еще более. Это было похоже на «души доверчивой признанье».
Айвика вдруг тревожно выпрямилась и посмотрела пристально в глубину леса. Там кто-то шел. Вглядевшись, Андрей увидел индейца. Он решил, что это снова Громовая Стрела, но из зарослей орешника вышел незнакомый ему пожилой и очень толстый индеец. Такого франта Андрей видел впервые. Короткая замшевая кухлянка его была обшита по рукавам и подолу бисером, пластинками меди и маленькими колокольчиками. При каждом его движении слышались звон и бряцание, как на упряжке праздничной тройки. Запястья индейца украшали тяжелые браслеты красной меди, а на груди, от горла до пояса, висели пронизки цветного бисера и стекляруса, сверкавшие на солнце, как щит. На голове его была зеленая чиновничья фуражка, а на ногах смазные сапоги.
— Какой щеголь и богач! — засмеялся Андрей. Он знал меновые цены редутов и одиночек, и определил, что на индейце навешено целое состояние. — Смотри, Айвика, он навесил на себя сто бобров! Какой хороший охотник!
— Это не охотник. Это торгован, Такаякса! — презрительно прищурила Айвика глаза. — Он утром сказал мне: «Приходи в лес, когда солнце уйдет в подземный мир. Я дам тебе стекло касяков, в котором ты увидишь свое лицо».
— А что ты ему ответила? — Андрей неожиданно почувствовал, что ему было бы неприятно, если бы Айвика вышла на ночное rande-vous с этим франтом.
