Чтобы не портить реноме гостиницы и сберечь некоторое количество жизней чересчур экзальтированных особ, роковая труба еще в 1926 году была заменена на мягкую гуттаперчевую, потом – на пластмассовую.
Вешайся, не хочу! В худшем случае – мордой об пол. А отопление перевели на обходную схему.
А вновь отделанное, специальное крыло гостиницы издавна предназначалось для размещения прибывающих в Петроград на заседания и иные церемонии членов Государственного Совета и прочих особо важных персон.
Князь также имел там постоянно закрепленные за ним апартаменты, оплачиваемые из казны.
– И давайте не спешить. Время совсем еще раннее. По набережным проедем, по мостам, на Васильевский остров, потом обратно. Давно я Питера так вот, будто турист, не видел…
– Как вам будет угодно, Олег Константинович, – согласился Каверзнев, а сам, кто там его знает, вдруг да догадался, что князю перед решающими событиями захотелось полюбоваться красотами города, который воздвигали и украшали десять поколений его державных предков, а теперь он принадлежит выскочке, парвеню, адвокатишке…
Скорее всего, эта мысль была слишком уж вычурна, и ничего подобного премьер себе и вообразить не мог, поскольку большая часть стоящих перед ними вопросов уже была согласована путем личной переписки, и сейчас оставалось только эти договоренности соответствующим образом оформить, глядя друг другу в глаза, а не прячась за безответственными буквами на листе бумаги.
Но Местоблюстителю вдруг представилось, что такая фантазия вполне могла бы прийти ему в голову. Все ж таки эти гражданские, выборные политики не могут в глубине души не мучиться комплексами, пусть и тщательно скрываемыми от самих себя. Поскольку сам князь именно из этих соображений решил совершить круг по Петрограду. Чтобы укрепить себя в намерениях, если угодно.
Пока ехали, Каверзнев рассказывал князю все больше о работах по дальнейшему благоустройству Северной столицы. Олег Константинович слушал благосклонно, посматривал по сторонам, любуясь державным течением серо-зеленой Невы, фасадами дворцов, перспективами проспектов и улиц.
Слева промелькнул массивный серый корпус броненосца «Цесаревич», поставленного на вечную стоянку перед Николаевским мостом. Этот старый корабль, ветеран Русско-японской войны и герой боев за Моонзунд, в самый решительный момент штурма Петрограда подошел из Гельсингфорса с экипажем, на две трети состоящим из флотских и армейских офицеров, сохранивших верность присяге.
Он, пожалуй, и решил исход Гражданской войны (а по большому счету – судьбу нынешней России), потому что силы пехотных штурмовых отрядов «белых» уже иссякали и генерал Юденич готов был отдать приказ об отходе.
Но возникший из-за завесы дождя броненосец беглым огнем прямой наводкой, практически в упор, из громадных пушек главного калибра, смешал в кровавую кашу позиции большевиков у Стрельни и Красного Села. Потом, рискуя сесть на мель, вошел в устье Невы, шрапнелью своих шестидюймовок буквально вымел с Васильевского острова и плацдарма между устьями Фонтанки и Мойки отряды мадьяр и латышей – личной гвардии Троцкого. И тут же с эсминцев «Орфей» и «Забияка» прямо на Садовую и набережные высадились десантные партии «ударников» и Георгиевских кавалеров, причастившихся перед последним боем Святых Тайн, поклявшихся умереть, но не отступить.
После страшного рукопашного боя между Апраксиным и Гостиным дворами началось паническое бегство красногвардейцев, вождей «Петрокоммуны», всех «граждан», чересчур рьяно кинувшихся служить новой власти. Обвешанные гроздьями людей поезда и дрезины отползали с Московского вокзала, толпы и толпы рвались на Охту, откуда, по слухам, буксиры и баржи отправлялись вверх по Неве, к Ладожскому озеру. На борт принимали по предъявлении партийного билета или за очень большие деньги.
После полудня 13 июля Петроград был полностью очищен от скверны.
«Надо будет, когда все кончится, приказать полностью отреставрировать «Цесаревич», ввести его в строй и причислить к Гвардии. В качестве учебного корабля Морского корпуса. Потомству в пример», – мельком подумал Олег Константинович и тут же задвинул эту мысль подальше в запасники памяти. Чтобы не сглазить и чтобы сейчас на лице ничего не отразилось.
Когда машины въехали под арку и остановились во внутреннем дворике, напротив крыльца, по обеим сторонам которого уже стояли офицеры его конвоя, князь посмотрел на часы.
– А что, Владимир Дмитриевич, может, так вот, экспромтом, возьмем и пошлем протокол ко всем чертям? До заседания еще целый день впереди. Посидим, поговорим. Попросту. Как там, в европах, говорят: «встреча без галстуков»? Заодно и водки выпьем. С дороги, по-гвардейски. Вы же, помнится, тоже служили?
Это был светски тонкий ответ на «кажется» по поводу дачи, заодно рассчитанный на возможность подслушивания. Автомобиль-то был чужой, из правительственного гаража, и кто там мог насовать в него микрофоны – не угадаешь. Каверзнев намек князя понял.
– Как же я мог не служить, если иначе нельзя занимать государственных должностей? Правда, не в гвардии, всего лишь в армейской артиллерии.
– Вот и хорошо, Владимир Дмитриевич. Вообразим себя частными лицами. Старыми бойцами на покое. Странно, что раньше не удосужились.
– Дела, ваше высочество, дела. Текучка, как мои чиновники выражаются. Протокол, опять же. Ну так давайте это упущение исправим! Часа на два-три я совершенно свободен. Почему и не посидеть? Заодно и повестку дня согласуем.
– Тогда – прошу. Поручик, – обратился князь к офицеру свиты, присланному сюда еще вчера в качестве квартирьера, – проводите нас. Я понимаю, что многим это может показаться… как бы это сказать… нетривиальным, – продолжал Олег Константинович, – а в чем-то будет и хорошо. Ваши политические противники да и некоторые союзники, мне кажется, сильно будут фраппированы…[40] Как там у нас с вами сложится – не важно, а лишний туз в рукаве вы иметь будете.
Князь знал свои способности к неожиданным для собеседника психологическим эскападам и пользовался ими в самые вроде бы неожиданные моменты.
– Пожалуй, вы правы, ваше высочество, – после едва заметного колебания ответил Каверзнев.
