Но и самой по себе тяжести новой должности и погон было на первый случай достаточно. Сразу столько навалилось дел вдруг по кадровым, финансовым, хозяйственным, вне– и внутриполитическим вопросам, о чем он и не задумывался, поглощенный собственными, теперь выходит, мелкими заботами, что мгновенно проникся сочувствием к прежним отцам-командирам и только-только не возопил пресловутым образом: «Мамочка, роди меня обратно!»
Но – так не бывает, и осталось на ходу вычленять из массы проблем наиважнейшую именно сегодня, перекинув, с известным злорадством, остальные на помощников, тоже было возрадовавшихся собственному продвижению вверх по лестнице, ведущей вниз. В том смысле, что с каждой следующей ступеньки в случае чего падать легче, больнее и обиднее.
Утром он, согласно полученному указанию, принимал первое пополнение. Ровно к десяти утра у дверей его нового кабинета, расположенного в том же крыле Кремлевского корпуса, но двумя этажами выше, столпились прибывшие с предписаниями офицеры.
Толпиться, собственно, им не было никакой необходимости. Винтовая чугунная лестница художественного литья и намного более широкая, чем обычно, выводила в просторный сводчатый зал с небольшими окнами, упрятанными в глубокие амбразуры. Окна выходили на север, до них дотягивались верхушки древних раскидистых лип, да и на небе обещающие дождь тучи сгущались с утра, поэтому в полную силу горели под потолком люстры, похожие на церковные паникадила.
В зале, издавна именуемом предбанником, имелось достаточное количество хороших кожаных диванов, столиков с пепельницами, а всю правую, лишенную окон стену занимала тщательно выклеенная солдатами роты обслуживания карта Московского военного округа.
Карта была роскошная. Опять же с точки зрения кадрового офицера.
Подобранная из листов километрового масштаба, она, подобно фрескам Микеланджело и Леонардо, имела размер пять на шесть метров, и каждый соискатель должности, карабкаясь по лесенке-стремянке, мог свободно найти место, куда его могут загнать и какие достопримечательности ждут по соседству.
Жаль только, что картой интересовались лишь самые опытные и хладнокровные, прочие же, как сказано, толпились у двери, словно надеясь, что степень близости к ней как-то повлияет на дальнейшую судьбу.
Увидев все это, Стрельников испытал ностальгическое чувство. Совершенно так же, двадцать два года назад, он отирался перед кабинетом офицера-направленца[85] в городе Хабаровске, в штабе Дальневосточного, ордена Владимира первой степени, округа.
И так же, с тоской на сердце, он, поелозив пальцем по карте, нашел в свое время ту дыру, куда его, словно по специальной злобе, собрался командировать усталый, нездорово полный капитан Пыхтин.
И фамилия вот навек запомнилась. Да и не зря. Если б не тот капитан, вся жизнь пошла бы совершенно иначе.
– Ох, надоели вы мне, – со страдальческим вздохом сказал капитан, по которому видно было, насколько штабная служба без перспектив портит человека.
Мундир помят, волосы почти вылезли, пепельница набита жестоко пожеванными и раздавленными окурками дешевых папирос.
Карьера не задалась, в перспективе ничего, кроме бесконечного количества папок с личными делами, и до весьма скромного пенсиона – еще лет пять, если не больше.
Так чего ждать при встрече с такой штабной крысой подпоручику, пока что исполненному энтузиазма и желания прямо вот сейчас, не сходя с места, отправиться на борьбу с китайскими милитаристами и хунхузами?[86]
А о таковом желании молодой Стрельников сообщил с первых, после представления, слов.
– Буду я тебе еще работу искать, – лицо капитана болезненно исказилось. Может – язва мучает, а может – похмелье. – Вас у меня знаешь сколько? Вот направлю я тебя в Белогорск, в распоряжение штаба Второй армии. От них заявка на командира полуроты есть. Пусть они и думают.
Где находится Белогорск, подпоручик видел. Пятьсот километров на северо-запад по железной дороге. И если там всего лишь штаб общевойсковой армии, какие же назначения последуют дальше?
И захотелось Виктору чего-то просить, что-то доказывать, что не для него, мол, эта таежная дыра, на большее он способен, и вообще, в его годы и жениться пора, а там где жену найдешь.
Но тут же и другая – здравая мысль. Присягу давал? Давал. На тяготы службы не жаловаться соглашался? Естественно. Так что же? А вот обидно, и ничего тем не менее не возразишь.
Если Стрельников доживет до отставки с генеральским пенсионом и получит свои десять гектаров земли для основания фамильного имения, он непременно займется написанием мемуаров, благо есть о чем писать. И эта история займет там достойное место.
Штабная крыса, капитан Пыхтин, наклонился над личным делом и зачеркал перышком, выписывая проездное свидетельство. И вдруг остановился, дойдя до строчки:
– Какое училище заканчивал, через какое воинское присутствие туда направлен?
– Таким-то, как положено, по месту жительства, – ответил Стрельников вполне равнодушно.
– Стой! – офицер поднял голову, и вдруг его мятое лицо озарилось и стало воодушевленным, почти красивым. – А где жил там?
Что-то в душе подпоручика дернулось, с еще слабой, но уже надеждой. Вопрос ведь – не просто так. Что-то за ним серьезное стоит.
– На Воронцовской…
– Да ты что? А Генка Стрельников тебе не родственник?
– Как же не родственник, родной старший брат.
И сразу не стало ни скучного, пропахшего сургучом и чернилами кабинета, ни чахнущего в нем капитана.
