Поручик по-прежнему старался держаться на периферии толпы, имея в поле зрения сразу несколько путей отхода. И одновременно успевал размышлять, такая уж у него имелась привычка. «Да. Человек почти не в состоянии освободиться от воздействия такой вот гипнотизирующей ауры. Если не имеет какой-то более сильной мотивации или не обладает железной, непробиваемой индивидуальностью. Когда смотришь на бурлящую толпу со стороны, еще можешь оставаться беспристрастным, но стоит попасть в людской поток – и конец. Какая-то неведомая сила подхватывает тебя и несет, несет. Ты заражаешься настроением толпы и кричишь вместе с другими, лишаешься собственной воли… Толпа диктует, направляет, повелевает…»
Данный механизм был ему ясен, и понятно было, каким образом в случае необходимости можно «завести» эту толпу, даже если поначалу подавляющее большинство не имело в виду ничего противоправного. Это видно даже сейчас. Что они кричат?
Большинство – что попало. Но кричат от всей души, вполне искренне.
– Свобода, неподлеглость![107]
– Если ты поляк – иди с нами!
– Костюшко, Домбровский, Куявек![108]
Кричали и другое, невинное и аполитичное, просто чтобы что-то кричать, поддавшись иррациональному восторгу человеческой общности.
А вот это – уже совсем другое!
Та часть толпы, с которой двигался Уваров, поравнялась с казенным зданием, над входом в которое красовался на красном щите золотой двуглавый орел. И тут же дисциплинированно загремел хор хорошо поставленных голосов:
– Долой московскую курицу! Долой оккупантов! Наш орел – белый! Круши!
Полетели явно заранее приготовленные камни не только в щит с гербом, но и в оконные стекла, и вот уже какой-то ловкий малый кинулся по подставленным рукам и спинам сдирать эмблему. Валерию показалось, что толпа на мгновение опомнилась. И вдруг смолкла. По крайней мере, поблизости от Уварова большинство людей молчало. С помрачневшими лицами. Словно бы почуяли, не осознали, а именно почуяли, что дело катится не туда.
Вообще-то, замысел и проведение подобных акций не является секретом и технически достаточно прост. Если имеется серьезная цель, определенное (и не слишком большое, нужно заметить) количество средств, ну и подходящий руководящий центр, само собой. Тогда, приурочив дату выступления к какому-нибудь массовому действу, ну как сейчас – к церковному празднику, выводят на улицы дополнительно двадцать- тридцать тысяч людей, заплатив им не такие уж большие деньги, рублей по пять-десять за явку в место сбора, и посулив еще столько же после окончания демонстрации (чтобы не разбежались раньше времени).
Еще, конечно, нужно иметь достаточное количество координаторов «стихийных действий» и, в зависимости от замысла, от десятка до сотни раскиданных по ключевым точкам настоящих боевых групп. Пусть они будут небольшими, численностью от отделения до взвода каждая. Этого, как правило, хватит. В качестве ударной агрессивной силы и центров кристаллизации всех деструктивных элементов: воров, мародеров, идейных борцов с режимом и массы людей, жаждущих отомстить. Кому угодно – районному начальнику, соседу по лестничной площадке, хозяину пивной, не налившему кружку в долг, или столь несправедливо устроенному мирозданию.
И тогда задачу можно считать решенной.
Можно разогнать парламент и другие органы власти, под шумок уничтожить всех политических противников, разоружить полицию и воинские гарнизоны. Потому что обороняющаяся сторона всегда будет опаздывать, как правило, не понимая истинного смысла происходящего, отставать на два-три хода.
А главное – в девяноста процентах случаев зажиревшая, потерявшая бойцовские качества и инстинкт социального самосохранения власть будет бояться применить силу. Сразу и по максимуму.
Как бы не обвинили в превышении пределов необходимой обороны и прав человека…
Желающих же выдвинуть эти обвинения найдется предостаточно, опять же предварительно подготовившись, стянув в решающие точки толпы корреспондентов и обеспечив требуемое освещение событий. Уваров такие вещи изучал еще в училище.
И на примере катастрофы Российской империи, и на более свежем опыте переворотов и революций в Европе и Америке второй половины прошлого века.
Он знал, что власть, уверенная в своей законности и внутренней прочности, должна при подобном развитии событий немедленно принимать самые решительные, в крайнем случае – жестокие меры. Отнюдь не забивая себе голову прекраснодушными рассуждениями о недопустимости «невинных жертв». При государственных катаклизмах почти любые жертвы, кроме непосредственных организаторов, могут быть названы более или менее невинными.
Только жалость и сочувствие к людям, которые могут пострадать здесь и сейчас, всегда оборачивается жестокостью к вдесятеро, в сотни раз большему числу таких же точно людей, которые погибнут, умрут, вынуждены будут претерпевать страдания несколько позже.
Простейший пример – волнения в Петрограде, повлекшие за собой большевистский переворот.
Решись тогдашний комендант города, полковник Полковников, на поступок, принесший победу генералу Трепову в 1905 году, – так бы все и закончилось парой сотен застреленных на улицах демонстрантов и тысячей «революционеров», повешенных по приговорам военно-полевых судов.
Но нет, у тогдашних деятелей воли не хватило «стрелять в народ». Что ж, поплатились полутора миллионами жизней и чуть не потеряли Державу. А вот бы интересно узнать (так ведь не узнаешь уже): а сколько в итоге осталось в живых тех, что первыми вышли на улицы с лозунгами «Долой войну!», «Хлеба!», «Смерть самодержавию!»? Многие ли из них пережили последовавший Красный террор, голод, покруче того, что им привиделся из-за случайных перебоев в снабжении, уличные бои, тиф?
Вот то-то и оно!
Доведись Уварову сейчас исполнять обязанности губернатора, начальника гарнизона, обер- полицеймейстера, любого должностного лица, имеющего право принимать решения, он немедленно
