переодеться в штатское и прогуляться по ночной Москве. Чем я хуже Гарун-аль-Рашида?
– А террористов не боишься? – спросил Воронцов.
– Товарищ Сталин никого не боится. Товарищ Сталин всегда был на самых опасных участках Гражданской войны. Товарищ Сталин на экспроприации ходил, с каторги бежал… Прошу всегда это помнить! – Новиков гордо разгладил усы, надел и оправил перед зеркалом китель. – Пошли. Нельзя заставлять прессу ждать слишком долго!
…Воронцов, как это часто бывает, проснулся за несколько секунд до звонка. То, что на этот раз роль будильника играл тактильный зуммер устройства для переноса психоматриц, дела не меняло.
Он открыл глаза, не совсем понимая, где находится, потом увидел сереющий прямоугольник окна, ощутил острый запах кожи дивана, на котором лежал, неудобно подвернув руку, и вспомнил. Нащупал у изголовья предусмотрительно откупоренную бутылочку «Боржоми», сделал несколько глотков, смывая горечь несчитаных сигарет и чашек кофе. И только после этих автоматических действий, уже окончательно проснувшись, Дмитрий почувствовал, как жужжаще завибрировала на запястье нижняя крышка прибора.
Этот сигнал означал, что у него осталось три часа, чтобы закончить свои дела, подготовить Новикова и Берестина к переброске туда, где должны находиться их тела, а потом и самому уйти по вневременному каналу.
Воронцов полежал еще немного, испытывая сильное желание заснуть хотя бы на час, чтобы поменьше думать о том, что ему предстоит сделать. Тоже привычка, оставшаяся с детства. Но сон не возвращался. Наоборот, голова прояснилась так быстро, словно он принял пару таблеток фенамина. «Видно, не судьба, – подумал Воронцов и сел. – Живы будем, дома отоспимся…»
Окончательное решение он принял ночью, когда они втроем возвращались из Москвы на дачу. Шутили, много смеялись, вспоминая забавные ситуации своей нелепой (имея в виду служебное положение Новикова и Берестина) выходки. Роль пожилого грузина, только что спустившегося с гор, Андрею удалась вполне.
Воронцов тоже веселился и развлекал друзей подходящими к случаю анекдотами, в то же время просчитывая варианты. И не находил никаких альтернатив.
Нельзя сказать, что такое решение ему далось легко. Он добросовестно рассмотрел все доводы против, которые сумел придумать, и счел их неосновательными. Для него самого риск тоже был огромный, но как раз это занимало Воронцова меньше всего. К риску он привык и надеялся, что в критический момент сумеет действовать правильно.
Дмитрий не спеша оделся, приоткрыл дверь в комнату, где спал Берестин, и прислушался. Дыхание ровное, даже чуть похрапывает.
Бесшумно, по ковровой дорожке Воронцов подошел, на спинке стула нащупал ремень с маленькой кобурой. По своему генеральскому чину Алексей не обременял себя ношением настоящего боевого оружия, обходился «браунингом № 1».
Дмитрий вынул обойму, выщелкал на ладонь патроны, проверил ствол, обезвреженный пистолет положил на место.
Патроны он выбросил в унитаз, после чего зажег свет в ванной и начал бриться, насвистывая.
Через час он разбудил друзей, заставил их встать, не сказав, впрочем, о причине. Ограничился общими рассуждениями о необходимости спешить, возвращаться в Кремль, лично знакомиться с первой реакцией членов ЦК, правительства, дипкорпуса на утренние выпуски газет.
Почему не стоит говорить о скором возвращении, Воронцов и сам не знал, просто ему не хотелось этого делать. А в неясных случаях он предпочитал доверять своей интуиции.
Зато завтрак он постарался затянуть так, чтобы выехать не более чем за полчаса до момента «Ч», выражаясь языком военных приказов.
Выходя из дома, он чуть приотстал от Берестина, оглянулся, нет ли поблизости кого из охраны, и быстрым движением переложил свой «ТТ» из кобуры в карман галифе. Раньше этого сделать было нельзя, длинный пистолет был бы замечен.
– Давай я сяду за руль… – сказал Воронцов Новикову. – Вряд ли когда еще доведется сталинский «ЗИС» пилотировать.
Водитель, когда Новиков приказал ему выйти, спросил растерянно:
– А мне как же?
– Оставайтесь здесь. Я за вами «эмку» пришлю. А пока отдыхайте…
После вчерашней «смены караула» в Кремле обычной охраны на трех таких же точно черных «ЗИСах» с Новиковым не было, и это тоже оказалось на руку Воронцову. Если б охрана присутствовала, его план не имел бы ни малейших шансов. Он бы и затеваться не стал.
Дмитрий вел машину, сообразуясь с сигналами зуммера, который давал теперь уже непрерывный отсчет времени.
Солнце поднималось над лесом тусклое и малиновое, но небо было чистое, и день, судя во всему, ожидался теплый.
– Все-таки интересно, – вернулся Воронцов к теме, занимавшей все его мысли, – может ли Сталин перевоспитаться? Я условно говорю – перевоспитаться. Точнее – пересмотреть свои позиции? Все же старый человек, седьмой десяток… Друзей-помощников никого не осталось, новых завербовать вряд ли успеет. А тут война, победоносная, само собой. Рядом верный соратник Марков, да и другие… Возможен ли такой вариант, чтобы он, как вот ты, Андрей, ему импульс дал, по инерции до самого 53-го года делать не то, что его левая нога хочет, а к пользе отечества?
– Нет, Дим, вряд ли он перевоспитается, – серьезно и грустно ответил Новиков. А Берестин только фыркнул. – То, что мы сделали и делаем, конечно, как-то его ограничит. На год, на два, до Победы. А там… Не знаю, как именно, настолько далеко заглянуть ему в душу я не могу, но то, что он не смирится с ограничением своего самодержавия, – уверен.
– Новый террор развернет или еще почище пакость придумает, – вставил Берестин.
