Джонатан ткнул себя в грудь, сделав при этом глуповатое лицо типа “Кто? Я?”. Открылась задняя дверца, и Джемайма крикнула:
— Садиться собираетесь, или там вам больше нравится?
Джонатан вскочил в машину, и такси встроилось в поток машин, презрительно проигнорировав возмущенный сигнал соседней машины, вытесненной на встречную полосу.
— Вы потрясающе выглядите, — сказал Джонатан, — и вовсе не потому, что спасли меня от потопа.
— Откуда вы взялись? Я уже говорил, что вы потрясающе выглядите?
Встрече с ней он обрадовался как мальчишка. Теперь ему казалось, что он очень часто вспоминал о ней. Впрочем, может быть, и не очень. И то — с какой стати?
— Я увидела, как вы подошли, — пояснила она. — И у вас был такой смешной вид, что мне вас стало жалко.
— Угу. Вы клюнули на мой старый, испытанный прием. Я всегда стараюсь выглядеть как можно смешнее, когда утопаю под дождем. На случай, если какая-нибудь проезжая стюардесса сжалится.
Водитель повернулся и посмотрел на заднее сиденье, не обращая, как водится, ни малейшего внимания на всякий прочий транспорт.
— Такса будет двойная, браток.
Джонатан ответил, что это его вполне устраивает.
— Потому что мы не обязаны в такой дождь брать двух отдельных пассажиров.
Джонатан сказал, что примет это к сведению.
— Какого черта, если мы не будем брать двойную плату, каждый встречный-поперечный начнет нам по такой погоде полгорода подсаживать. Сами же понимаете.
Джонатан подался вперед и вежливо улыбнулся шоферу в зеркало заднего вида.
— Давайте разделим обязанности. Вы будете везти, а мы — разговаривать.
Потом он обратился к Джемайме:
— Как вам удается выглядеть столь невозмутимой и прекрасной, когда вы просто умираете с голоду.
— Я? Умираю с голоду? — Золотые блестки Арлекина весело заплясали в теплых карих глазах.
— Конечно. Удивительно, что вы сами этого не заметили.
— Насколько я понимаю, вы приглашаете меня на ужин.
— Я — да. Приглашаю.
Она насмешливо на него посмотрела.
— Вы понимаете, что, если я вас подобрала под дождем, это еще не значит, что я вас подобрала во всех прочих смыслах этого слова?
— Ну что вы, как можно — мы же едва знакомы! Так что вы решили? Поужинаем?
Она на мгновение задумалась. Предложение было заманчивым.
— Не-ет. Пожалуй, нет.
— Если бы в первую очередь вы не сказали “нет”, что бы сказали во вторую?
— Бифштекс, красное вино и какой-нибудь салатик поострее.
Джонатан снова подался вперед и сказал водителю, чтобы повернул на юг, к определенному дому на Четырнадцатой улице.
— Хорошо подумал, браток?
— Езжай.
Когда такси остановилось у ресторана, Джемайма тронула Джонатана за рукав.
— Я спасла вас от утопления. Вы меня спасаете от голодной смерти. И все, да? После ужина все идут по домам — по своим. О’кей?
Он взял ее за руку и искренне посмотрел ей в глаза.
— Джем, о как же хрупка ваша вера в людей.
Он сжал ей руку.
— Кто он, скажите, — тот, который вас так больно ранил?
Она засмеялась, а водитель спросил, намерены они вытряхиваться или нет. Джемайма устремилась в ресторан, а Джонатан расплатился с таксистом и на прощанье назвал его “первостатейным водилой”. Шум дождя и проезжающих машин начисто заглушил первый слог последнего слова, и водитель некоторое время в тупом изумлении смотрел на Джонатана, но потом решил, что разумнее будет уехать, и только обиженно скрипнул шинами напоследок.
Ресторан был скромный и дорогой, предназначенный для еды, а не для разглядывания интерьеров. Отчасти из-за праздничного настроения, отчасти желая произвести впечатление на Джемайму, Джонатан заказал бутылку лафита.
— Могу я порекомендовать лафит урожая пятьдесят девятого года? — спросил кельнер, нимало не сомневаясь, что рекомендациям его никто не посмеет перечить.
— Мы не французы, — сказал Джонатан, не сводя глаз с Джемаймы.
— Сэр? — Приподнятая бровь отражала то сочетание обиды и мученичества, которое столь характерно для лиц прислуги высшего эшелона.
— Мы не французы. Незрелые вина нас не привлекают. Принесите пятьдесят третий год, а если такого нет — пятьдесят пятый.
Когда кельнер отошел, Джемайма спросила:
— Этот лафит — это что-то особенное?
— А вы не знаете?
— Нет.
Джонатан жестом призвал кельнера обратно.
— Лафита не надо. Принесите от-брийон.
Предполагая, что замена вызвана финансовыми соображениями, кельнер весьма картинно вычеркнул в своем блокноте лафит и вписал туда от-брийон.
— Зачем вы это сделали? — спросила Джемайма.
— Из экономии, мисс Браун. Лафит слишком дорог, чтобы его переводить впустую.
— Откуда вы знаете — может быть, он бы мне понравился.
— О да, бесспорно понравился бы. Но оценить его вы не смогли бы.
Джемайма пристально на него посмотрела.
— А знаете что? У меня такое ощущение, что вы не очень приятный человек.
— Приятность — свойство, которое все склонны переоценивать. Приятностью человек прокладывает себе путь тогда, когда у него не хватает духу повелевать или не хватает класса, чтобы блистать.
— Можно я при случае буду вас цитировать?
— Вы и так будете — я в этом нисколько не сомневаюсь.
— Как сказал Джонсон Босуэллу.
— Вы почти угадали. Как сказал Джеймс Эббот Мак-Нил Уистлер Оскару Уайльду.
— А вот джентльмен сделал бы вид, что я совсем угадала. Я все-таки была права — вы неприятный человек.
— Попытаюсь это компенсировать, став взамен чем-нибудь другим. Остроумным, скажем, или даже поэтичным. А то и безумно увлеченным вами, каковым я, кстати говоря, и являюсь.
Его глаза весело блеснули.
— Вы меня обманываете.
— Признаюсь, это так. Это не более чем фасад. Своей учтивостью я лишь прикрываю собственную ранимость и обостренную чувствительность.
— А теперь — обман внутри обмана.
— И каково вам на улице Обманщиков?
— Спасите!
Джонатан засмеялся и не стал развивать тему. Джемайма вздохнула и покачала головой.
— Вы в общении — прямо крокодил какой-то. Я сама люблю людей дурачить: опускаю в разговорах
