физиономию кулаком. Четверо охранников вскочили и задали провинившемуся хорошую трепку. Причем постарались на совесть, так что никто из наблюдавших эту сцену ригелиан не мог принять ее за обычный спектакль. Получился наглядный урок, чего Лиминг в сущности и добивался. Бесчувственное тело выволокли со двора и потащили по лестнице. Лицо у Лиминга было разбито в кровь.
ГЛАВА 7
Только через неделю Лиминг смог снова показаться во дворе. Доверие досталось ему тяжелой ценой — на лицо его все еще страшно было смотреть. Он побродил в толпе ригелиан — как прежде, без всякого успеха, — выбрал уютное местечко на солнышке и уселся.
Вскоре один из пленных устало растянулся на земле в нескольких метрах от него и, не спуская глаз со слонявшихся поодаль охранников, тихо, почти шепотом, спросил:
— Ты откуда?
— С Земли.
— Как сюда попал?
Лиминг вкратце поведал ему свою историю.
— Как дела на фронте?
— Мы медленно, но верно тесним их. Но до окончательной победы еще далеко.
— Ты думаешь, война протянется еще долго?
— Не знаю. Трудно сказать — Лиминг с любопытством разглядывал собеседника. — А ваша команда как здесь оказалась?
— Мы не военные. Штатские колонисты. Наше правительство послало передовые отряды, одних мужчин, на четыре новые планеты, принадлежащие нам по праву первооткрывателей. Всего двенадцать тысяч человек — Ригелианин промолчал, внимательно огляделся, примечая, где находятся тюремщики. — Сообщество бросило на нас войска. Это случилось два года назад. Все закончилось очень быстро. Мы не ждали нападения и были почти безоружны. Мы даже не знали, что идет война.
— И они снова захапали ваши четыре планеты?
— То-то и оно. Еще и поиздевались над нами всласть.
Лиминг понимающе кивнул. Циничный и безжалостный захват — вот первопричина той страшной войны, которая распространилась теперь на большой участок галактики. На одной из планет колонисты оказали героическое сопротивление и все до одного погибли. Возмущенные этой бойней союзники нанесли ответный удар и теперь успешно теснили противника.
— Ты сказал — двенадцать тысяч. Где же остальные?
— Раскиданы по тюрьмам, вроде этой. Ты, конечно, выбрал отменную каталажку, чтобы пересидеть войну. Сообщество сделало эту планету своей главной тюрьмой. Она вдали от зоны боевых действий, навряд ли ее вообще обнаружат. Туземцы мало годятся для космических войн, зато вполне сойдут для того, чтобы охранять пленных. Они спешно строят огромные тюрьмы по всей планете. Если война затянется, эта космическая каталажка будет набита под завязку.
— Так ваша компания загорает здесь уже два года,
— Да, а кажется, что уже десять.
— И вы что же, ничего не предпринимали, чтобы смыться отсюда?
Ничего особенного, — согласился ригелианин. — Но и этого было достаточно, чтобы расстреляли сорок человек.
— Сочувствую, — искренне сказал Лиминг.
— Не бери в голову. Я прекрасно понимаю, каково тебе. Первые недели — самые тяжелые. Одна мысль, что тебя посадили на веки вечные, может свести с ума, если не научиться воспринимать ее философски. — Он огляделся и заметил здоровенного охранника, несущего караул у дальней стены. — Пару дней назад этот лживый боров хвастал, что на планете уже двести тысяч заключенных, и еще добавил, что через год их будет два миллиона. Надеюсь, что он до этого не доживет.
— Я отсюда свалю, — сказал Лиминг.
— Как?
— Пока не знаю. Но все равно свалю. Не гнить же здесь заживо. — Он с надеждой ожидал чего-то от собеседника — например, что и другие чувствуют то же самое, или, может быть, едва уловимого упоминания о грядущих переменах, намека, что и он сможет принять в них участие.
Поднимаясь, ригелианин пробормотал:
— Что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много сил.
Так ничего и не открыв, он засеменил прочь.
Раздался свисток, охранники заорали:
— Меро, фаплапы! Амаш!
На этом все закончилось.
Следующие четыре недели Лиминг часто беседовал с тем же ригелианином и с двумя десятками других, получая от них кое-какие отрывочные сведения. Но все они становились странно уклончивы, стоило ему поднять вопрос об освобождении. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.
Однажды, беседуя с одним из них, Лиминг спросил:
— Почему нужно обязательно разговаривать со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, до лампочки, когда вы болтаете между собой.
— Тебе еще не устраивали перекрестного допроса. Но если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто-нибудь устроить побег.
Лиминг сразу же ухватился за милое ему слово.
— Да ведь побег — как раз то, ради чего стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, быть может, смогу помочь. Я опытный космолетчик, а это что-то да значит!
Но собеседник сразу же охладил его пыл.
— Ничего не выйдет.
— Но почему?
— Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.
— Например?
— Мы заплатили тяжелую цену за то, чтобы узнать — попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Какая-нибудь подсадная утка обязательно выдаст. Или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.
— Но ведь я-то не подсадная утка и не болван? Я не такой кретин, чтобы самому отрезать себе путь к свободе.
— Так-то оно так, — согласился ригелианин. — Да только заключение диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега — исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность — это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они ни на миг не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному космолетчику.
— Значит, я сам по себе?
Боюсь, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.
Что ж, тогда я распрекрасно помогу себе сам! — сердито бросил Лиминг.
На этот раз первым ушел он.
Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, фейерверк. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью
