постарайтесь быть поубедительнее.
— Есть, есть, — заверил его Лиминг. — И тут уже дело не в моих словах, а в ваших.
— Что за чушь! Я ничего не говорил о ваших Юстасах.
— Напротив, вы сказали, что они могут вступить в сговор.
— Ну и что же?
— А то, что сговор может быть только в том случае, если Юстасы существуют на самом деле. Если же мои показания — ложь, то Юстасы не существуют, а между несуществующими созданиями никак не может возникнуть сговор.
Комендант сидел не шелохнувшись, по его лицу разливался слабый багрянец. Он выглядел, да и ощущал себя, как охотник, попавший в свой капкан. Было видно, что офицер слева от него из последних сил старастса удержать непочтительный смешок.
— Если же вы не верите в Юстасов, — продолжал вдохновенно заливать Лиминг, — то по законам логики вы не можете верить и в сговор между ними. С другой стороны, если вы верите в возможность сговора, то придется вам поверить и в Юстасов. Конечно, если вы в здравом уме и к тому же в штанах с лампасами.
— Стража! — закричал комендант, злобно указывая пальцем на Лиминга — Отвести его обратно в камеру!
Охранники с готовностью погнали пленника к дверям, но комендант внезапно передумал.
— Стойте! — рявкнул он. Схватив спираль, он замахал ею перед Лимингом. — А где вы взяли материал для этой штуки?
— Юстас принес. Кто же еще?
— Убирайтесь с глаз долой!
— Мерс, фаплап! — стали подгонять его охранники, подталкивая прикладами. — Амаш! Амаш!
Остаток дня и все утро следующего он провалялся на скамье, обдумывая случившееся, планируя дальнейшие шаги, а в минуты отдыха — восхищаясь собственным превращением в отчаянного и беззастенчивого лгуна.
Снова и снова он сравнивал свой путь к освобождению, прокладываемый одним лишь языком, с попытками ригелиан добыть свободу голыми руками. Кому повезет больше? И, что еще важнее, кто, выбравшись на свободу, там и останется? Ясно одно: его метод менее утомителен для оголодавшего, обессилевшего тела, но зато куда более изнурителен для нервной системы. У него есть еще одно преимущество — пока ему удалось отвлечь их от намерения выжать из него военные тайны. Так ли это? Может быть, с их точки зрения, его откровения по поводу двойной природы землян гораздо важнее всех подробностей вооружения, которые могут оказаться ложью. Во всяком случае, ему на какое-то время удалось избежать допроса, а ведь он мог оказаться весьма жестоким и болезненным. Таким образом, оттянув расправу, он только добавил блеска подлинному перлу мудрости, который гласит мысли пачкают мозги.
Из любви к искусству он дождапся подходящего момента, и охранник, заглянувший в глазок, застал его в разгар произнесения цветистой благодарности в адрес Юстаса на некую таинственную, неназванную услугу. Как и ожидалось, это заставило перепуганного Марсина задуматься, кто же именно сплоховал и попался на Юстасову удочку. Наверняка скоро и начальник караула задаст себе тот же вопрос. А в свое время и другие офицеры.
Около полуночи, так и не в силах уснуть, Лиминг пришел к выводу нет смысла делать дело наполовину. Если дело стоящее, то и делать его нужно как следует. Это относится и ко лжи, и к злодейству — как, впрочем, и ко всему остальному. Мало довольствоваться многозначительной усмешкой, прознав, что враг понес легкие потери.
Можно идти гораздо дальше. Никто на этом свете не застрахован от капризов фортуны. И удачи, и неудачи случаются в любом уголке вселенной. Так почему бы не приписать и то и другое Юстасу? И почему бы ему, Лимингу, в связи с этим не присвоить право карать и миловать?
И это еще не все. Удача и неудача — события со знаком плюс. Можно, минуя нулевую область, завладеть событиями со знаком минус. Благодаря Юстасу он сумеет поставить себе в заслугу не только то, что произошло, — будь то хорошее или плохое, — но и то, чего не произошло. Тогда ему останется только заявлять права на случившееся, а в промежутках — стричь купоны с несбыточного.
Лиминг не смог побороть искушения начать немедленно. Скатившись со скамьи, он обработал кулаками и сапогами всю дверь сверху донизу. Охранник только что сменился, потому что глаз, заглянувший в камеру, принадлежал Колуму, тому самому типу, который не так давно пнул его под зад. Колум мог дать Марсину сто очков вперед: ведь он умел считать на всех двенадцати пальцах — если, конечно, предоставить ему достаточно времени для раздумий.
— Так это ты! — сказал Лиминг, демонстрируя огромное облегчение. — Как я рад! Я постарался чтобы он отстал от тебя и хотя бы ненадолго оставил в покое. Он чересчур горяч и слишком уж суров. Я вижу, что ты гораздо умнее других охранников и, стало быть, способен измениться к лучшему. Я дал ему понять, что ты слишком сообразителен, чтобы ходить в сержантах. Его нелегко переубедить, но для тебя я постараюсь.
— Ну да? — изрек наполовину польщенный, наполовину испуганный Колум.
— Так вот, пока он оставил тебя в покое, — повторил Лиминг, зная, что собеседник не сможет его опровергнуть — Он еще ничего тебе не сделал пока. — Он усилил нажим. — Я постараюсь как можно крепче держать его в узде. Только тупые грубияны заслуживают медленной смерти.
— Вы правы, — с готовностью поддакнул Колум. — Вот только…
— Теперь, — решительно перебил его Лиминг, — все зависит только от тебя. Докажи, что я не ошибся, доверяя тебе, и ты убережешь себя от участи, которая ждет тугодумов. Мозгами нужно пошевеливать, ведь так?
— Да, но…
— А тот, кому Бог мозгов не дал, в ход их пустить не может. Ты со мной согласен?
— Так-то оно так, но…
— Все, что от тебя требуется, чтобы доказать свою сообразительность, — это передать коменданту записку.
Колум так и вытаращил глаза от ужаса:
— Никак нельзя. В этот час его не положено беспокоить. Начальник караула не позволит. Он…
— Тебя и не просят доставить коменданту записку сию же минуту. Вручишь утром ему лично, когда он проснется.
— Это другое дело, — с явным облегчением сказал Колум. — Только я должен вас предупредить: если записка ему не понравится, попадет вам, а не мне.
— Меня он не тронет, иначе я его так трону… — заявил Лиминг, как будто констатировал непререкаемую истину. — Давай, пиши.
Прислонив ружье к противоположной стене коридора, Колум откопал в недрах кармана карандаш и бумагу. Глаза его выпучились от напряжения. Он готовился к невероятно трудной задаче — нацарапать десяток-другой слов.
— Его Высокородию, Мерзейшему из Надзирателей.
— Что такое «мерзейший из надзирателей»? спросил Колум, борясь с незнакомым написанием земных слов.
— Это такой титул, вроде «Вашего Высочества». Ведь он у вас и вправду высокий, — Лиминг почесал нос, наблюдая, как охранник потеет над письмом.
Потом стал медленно диктовать, стараясь, чтобы каллиграфический талант Колума поспевал за его темпом.
— Питание скудное, и качество его отвратительное. Я ослаб, потерял в весе, все ребра торчат наружу. Моему Юстасу это не по нраву. Чем больше я худею, тем больше он свирепеет. Стремительно приближается момент, когда я вынужден буду снять с себя всякую ответственность за его поступки. Поэтому прошу Ваше Высокомерзейшее Надзирательство отнестись к этому со всей серьезностью.
— Больно уж много слов, да еще какие длинные, — посетовал Колум с видом измученного крокодила — Когда сменюсь с дежурства, придется переписать поразборчивее.
