Мы уже говорили, что метафизика принципиальным образом отличается не только от любой науки, но и от всего того, что люди Запада, особенно наши современники, объединяют под именем философии, собирая в таком случае вместе не только разнородные, но иногда и вообще несовместимые друг с другом элементы. При этом уже не столь важно учитывать, какое значение древние греки первоначально вкладывали в термин «философия», включавший в себя, кажется, все те знания, какие только были доступны человеку; мы собираемся здесь вести речь только о том содержании, какое этот термин имеет сегодня. Тем не менее прежде всего следует заметить, что какие бы формы ни приобретала метафизика на Западе, европейцы всегда стремились соединить ее с определенными вопросами более частного и специального характера, и прежде всего для того, чтобы включить и метафизику, и эти вопросы в некое целое, обладающее именем «философии»; это свидетельствует о том, что в какой бы степени метафизика ни отличалась от всякого иного знания, на Западе ее существенные черты никогда не обнаруживали себя с достаточной ясностью. Можно пойти еще дальше и сказать, что любая трактовка метафизики в качестве некоторой отрасли философии, пусть даже и такой отрасли, которая возвышается над всеми частными науками и поэтому, как у Аристотеля получает название «первой философии», означает глубокое непонимание ее действительного статуса и ее универсального характера: абсолютное Целое не может быть частью чего бы то ни было так же, как ничто не может включать в себя Универсальное в качестве своей части. Само по себе это обстоятельство является очевидным доказательством неполноценности метафизики Запада, которая ко всему прочему во всех своих проявлениях ограничивается учением Аристотеля и схоластов, поскольку, за исключением нескольких разрозненных фрагментов, о которых нельзя сказать ничего определенного, никакое иное учение подлинно метафизического характера, по меньшей мере со времен классической античности, вообще не встречается на Западе, если не иметь в виду под метафизикой какую-либо смесь из научных, теологических и каких-нибудь еще элементов; мы не упоминаем здесь об Александрийской школе, поскольку в этом случае речь должна была бы идти о самом прямом влиянии Востока.[54]
Если рассматривать современную философию в целом, то вполне можно утверждать, что ее точка зрения, в сущности, ничем не отличается от точки зрения науки: и в том и в другом случае эта точка зрения является рациональной, или по меньшей мере стремится к этому, и всякое знание, ограниченное областью разума, является, собственно говоря, научным знанием независимо от того, называют его философским или нет; если же кто-то хочет чего-то иного, то это знание в таком случае теряет свою ценность как раз благодаря стремлению приобрести для него этот «иной» статус и «иное» значение, которые на самом деле ему не принадлежат: именно в этом случае мы можем говорить о псевдометафизике. Кроме того, точную границу между областью философии и областью науки очень трудно провести еще и потому, что философия включает в число своих элементов некоторые науки, которые оказываются на деле такими же специальными и ограниченными по своему характеру, как и все остальные, и эти науки не имеют никаких особых отличительных признаков, на основании которых их можно было бы поставить в какое-то привилегированное положение; эти науки, такие как, например, психология и социология, называют философскими только в силу привычки, не обращаясь ни к каким логическим аргументам; иными словами, философия по отношению ко всем своим элементам обладает совершенно искусственным единством, которое сложилось чисто исторически, и поэтому трудно сказать, почему сейчас уже не существует обычай включать, как это делали раньше, в область философии вообще все науки, которые имеются. С другой стороны, некоторые науки, когда-то классифицировавшиеся как философские, уже не рассматриваются в качестве таковых в наши дни; сам факт широкого развития знаний в области этих наук является вполне достаточной причиной для их выделения из сомнительного единства философии, хотя их внутренняя природа нисколько при этом не изменяется; если же некоторые науки и остаются под эгидой философии, то не следует видеть в этом что-то кроме простого пережитка того значения термина «философия», которое ему давали еще древние греки, объединяя под этим словом вообще все науки, имевшиеся в их распоряжении.
Благодаря Тому, что мы сказали, должно быть совершенно ясно, что истинная метафизика не может быть связана более тесно с психологией, чем она связана, например, с физикой или физиологией: все это не более чем естественные науки, иными словами — физические науки в самом первом и самом общем значении этого слова. И уж тем более метафизика не может каким-либо образом быть зависимой от этих специальных наук: наблюдаемое у некоторых философов стремление найти для нее психологические основания[55] можно объяснить только их полным невежеством в отношении того, чем метафизика является на самом деле, и само по себе это стремление не означает ничего другого, кроме попытки найти зависимость универсального от индивидуального, найти зависимость принципа от его прямых или косвенных следствий, попытки, которая неизбежно ведет к созданию антропоморфических, а следовательно, и антиметафизических концепций. Метафизика с неизбежностью должна быть самодостаточной, поскольку это единственный вид знания, который не может быть основан ни на чем ином, кроме самого себя, уже в силу того обстоятельства, что метафизика является знанием универсальных принципов, из которых выводятся все остальное, включая среди всего прочего и то, с чем имеют дело самые разные науки. Если же некоторые из этих наук отделяют свое содержание от данных принципов, для того чтобы рассматривать вещи со своей специфической точки зрения, то это в каком-то отношении можно даже оправдать, поскольку, соотнося предмет своего исследования с универсальными принципами, они были бы вынуждены выйти за пределы той специальной области, где полученные в этих науках знания только и могут применяться. Это последнее наблюдение также показывает, что данные науки ни в коем случае не могут быть основаны непосредственно на метафизике; относительный характер той точки зрения, которую эти науки представляют, обеспечивает им некоторую автономию, и непонимание этого может привести только к неизбежным противоречиям; такую ошибку, до сих пор дающую о себе знать в современной философии, впервые совершил Декарт, метафизика которого была на самом деле лишь псевдометафизикой, да и сам он интересовался ею только в качестве введения к его физике, для того чтобы последняя получила более солидное, как ему казалось, обоснование.[56]
Если мы теперь обратимся к логике, то мы обнаружим, что она не находится в том же самом положении, что и все другие науки, которые можно вполне правомерно назвать экспериментальными, так как прежде всего они основаны на результатах наблюдения. Логика также является специальной наукой, будучи, в сущности, исследованием условий и предпосылок человеческого познания; но ее связь с метафизикой оказывается более непосредственной, в том смысле что так называемые логические принципы являются простым применением в сфере обусловленного тех истинных принципов, которые принадлежат сфере универсального: это применение в каком-то от ношении даже сближает логику с теологией. Подобные же замечания вполне уместны и в отношении математики: эта наука, хотя и неизбежно ограниченная своим исключительным применением в царстве количества, предполагает в своей особой сфере действие относительных по своему характеру принципов, которые могут рассматриваться в качестве специальных проекций некоторых универсальных принципов. Таким образом, рассматривая область наук в целом, можно сказать, что именно математика и логика являются науками, в какой-то степени родственными метафизике; но из самого факта, что они подпадают под общее определение научного знания, будучи связанными ограниченностью разума и условиями существования человеческой индивидуальности, следует, что эти науки все же самым радикальным образом отличаются от чистой метафизики. Это различие свойственно также и той смеси логики и метафизики, которую в современной философии обычно называют «теорией познания»; в тех случаях, когда некоторые элементы этих теорий являются вполне легитимными, речь должна идти о чистой логике и ни о чем ином, а в той степени, в какой эти теории стремятся выйти за пределы логики, они оказываются не более чем псевдометафизическими фантазиями, лишенными всякого основания. В традиционных доктринах логика может занимать положение только второстепенной и зависимой отрасли знания, и именно с таким ее положением мы и сталкиваемся как в Индии, так и в Китае; подобно космологии, которая изучалась на Западе в средние века так же, как и на Востоке, в действительности логика является только применением метафизических принципов к сфере обусловленного; к этому мы еще вернемся позднее, когда речь пойдет о доктринах индуизма.
То, что мы сказали относительно связи между логикой и метафизикой, возможно, покажется
