«Я — твоя судьба, — говорила одна половинка. — Я была с тобой с того мгновения, когда ты появился на свет, и останусь с тобой, пока ты жив. Я не слежу за тобой, не преследую тебя, но стараюсь помогать тебе, хотя ты и не подозреваешь об этом».
Саттон, вернее та его маленькая часть, которая тогда была Саттоном, ответила:
«Да, теперь я понимаю».
И он действительно все понимал. Как будто всегда знал, и было просто удивительно, что услышал об этом только сейчас. В голове вообще все перемешалось, ведь теперь их было двое — он и его судьба. Он не мог разобрать, что именно он знает, как Саттон, а что — как судьба Саттона…
Никогда не разберусь, вздохнул он. Тогда не смог, и теперь не могу: так глубоко во мне спрятаны две мои сущности: я — человек, и я — судьба, что ведет меня к высшей цели и высшей славе, когда, конечно, я позволяю ей это.
Судьба не может ни заставлять, ни остановить меня, может только намекнуть, шепнуть словечко- другое. Это как бы сознание, рассудок, справедливость, что ли.
Это сидит у меня в мозгу, больше ни у кого. Только у меня, у меня одного. Никто и понятия не имеет, что такое бывает; расскажи им — на смех поднимут.
Но узнать об этом должны все. Как знаю я. Так или иначе, мне надо попасть в будущее и все устроить.
«Я — твоя судьба», — говорила вторая половинка.
«Судьба — не рок».
«Судьба — не обреченность».
«Судьба — путь людей, народов, миров».
«Судьба — дорога, по которой ты пошел в жизни, те контуры, которые ты придал своему существованию».
«Судьба — спокойный, тихий голос, что столько раз обращался к тебе на поворотах и перекрестках бытия».
«Если ты меня не слышал — значит просто не прислушивался. Никакая сила не может заставить тебя услышать. Но и никто не может наказать тебя за то, что ты ничего не слышишь. Наказание ты выбираешь сам, идя наперекор судьбе».
Были и другие слова, и другие мысли, и другие голоса. Саттон не мог определить, кому они принадлежат, но понимал, что они звучат за пределами той странной системы, которой в тот миг являлся он и его судьба.
Вот мое тело, думал он тогда. А я — где-то в другом месте, там, где все по-другому, все не так — и слух не тот, и зрение…
«Экран пропустил его!», — вот одна из перехваченных тогда мыслей. Саттон понял ее сразу, хотя вместо слова «экран» там было какое-то другое…
Вторая мысль: «Экран выполнил свою задачу».
И еще одна: «Какая у него сложная машина!»
И такая: «Очень, очень сложный организм, и зачем только все эти сложности, когда можно напрямую брать энергию у звезд?!»
Саттону хотелось крикнуть им: «Ради бога, поторопитесь, потому что мое тело — очень хрупкая вещь, и если вы помедлите, его уже нельзя будет привести в порядок!»
Но он не смог вымолвить ни слова, продолжая, как во сне, внимать этому мысленному разговору.
Где он? Что с ним? Саттон не понимал. Кто он? Человек? Простое тело? Личное местоимение?
Он чувствовал себя невесомым, нематериальным, не пребывающем ни в каком времени. Он был каким-то вакуумом, которым управляло нечто, тоже, возможно, вакуум — другого слова Саттон не мог подобрать.
Он был вне собственного тела, и он был жив. Но где и как — понять было невозможно.
«Я — твоя судьба», — сказала одна половинка.
«Судьба… Что такое судьба? — спросила другая. — Слово, только и всего. Идея. Абстракция. Не слишком удачное определение чего-то, что едва улавливает сознание человека, и только».
«Ты не прав. Судьба реальна, хотя ты не можешь ее увидеть. Она реальна и для тебя, и для всех остальных. Для любого существа, изведавшего биение жизни. Она всегда была, и всегда будет».
«Это не смерть?», — спросила половинка Саттона.
«Ты — первый, кто пришел к нам, — сказала судьба. — Мы не можем позволить тебе умереть. Мы вернем тебе тело, но до той поры ты будешь жить со мной. Ты будешь частью меня. Так и должно быть, потому что раньше я была частью тебя».
«Вы не хотели пропускать меня, — сказал Саттон. — Вы устроили экран, чтобы я не попал к вам».
«Нам нужен был один, — сказала судьба. — Только один. Ты. Других не будет».
«А экран?»
«Он был запрограммирован на разум определенного типа, — ответила судьба. — Такой, какой был нам нужен».
«Но вы не спасли меня от смерти!»
«Ты должен был погибнуть. Если бы ты не погиб и не стал бы одним из нас, ты так бы ничего и не понял. Пока ты пребывал в теле, мы не могли приблизиться к тебе. Ты должен был умереть, чтобы освободиться, а я… я взяла тебя и сделала частью себя, чтобы ты понял все».
«Но я не понимаю!», — сказал Саттон.
«Поймешь. — ответила судьба. — Поймешь».
И я понял, вспоминал Саттон.
Он вздрогнул и мысленно преклонился перед неведомым величием судьбы… величием миллиардов и миллиардов судеб, соответствующих числу жизней в Галактике…
Судьба родилась миллион лет назад, и тогда беспомощное и уязвимое существо вдруг остановилось и подняло с земли сломанную палку. Судьба пошевелилась — и существо ударило камнем о камень. Встала на ноги — и появились лук и стрелы. Пошла — и родилось колесо…
Судьба шепнула что-то — и другое существо вылезло из воды на сушу. Прошли годы — его плавники превратились в ноги, а жабры — в ноздри.
Настало время Галактике узнать о Судьбе.
Симбиотические абстракции, паразиты… Называйте, как хотите. Это — судьбы.
Если они паразиты — они полезные паразиты, готовые отдать больше, чем взяли. Для себя им нужно только ощущение жизни, чувство бытия. Ведь многие из существ, с которыми они жили, были, мягко говоря, не очень умны. Дождевые черви, к примеру.
Но, благодаря судьбе, дождевой червь в один прекрасный день может стать чем-то большим, даже великим. И мельчайшие микробы могут подняться на один уровень с человеком. Потому что любое существо, которое двигалось и жило, быстро или медленно, в каком угодно мире, жило не само по себе. Всегда вдвоем. Тварь и его личная, собственная судьба.
Иногда судьба останавливала и страховала, а иногда — нет. Но там, где была судьба — была надежда. Судьба и была надеждой. Везде и всюду.
Никто не одинок. Ни ползающие, ни прыгающие, ни плавающие, ни летающие, ни роющиеся в земле…
…Планета, закрытая для всех, кроме одного, и, после того, как этот, единственный, прибыл, закрывшаяся навсегда!
Один-единственный человек должен поведать Галактике все, когда Галактика будет к этому готова.
Один-единственный должен рассказать всем о Судьбе и о Надежде.
И они выбрали меня, думал Эшер Саттон.
И — да поможет мне Бог!
Господи, помоги мне! Лучше бы это был не я, а кто-нибудь другой. Лучше бы они ждали миллион лет!
