не во сне, а наяву, как она лежала у костра. Искры поджигали ей волосы и бороду, глаза были открыты и, казалось, смотрели на них. Они были похожи скорее на камни, чем на глаза. Рот и лицо были искажены, как будто кто-то взял голову в сильные руки и сжал. Оскаленные зубы сверкали, отражая пламя костра, а из угла рта тянулась нить высохшей слюны.
Наконец, к утру он погрузился в сон, настолько истощенный, что даже видение головы не могло разбудить его. Когда он проснулся, завтрак уже был готов. Корнуэлл поел, стараясь, правда, не совсем успешно, не смотреть в ту сторону, где стоял крест. Разговаривали мало, торопливо оседлали лошадей и тронулись в путь.
Они двигались по тропе, которая не расширялась и не превращалась в дорогу. Местность становилась все более дикой и неровной, пересеченной глубокими ущельями. Тропа то опускалась вниз, то поднималась на вершины, чтобы снова углубиться в ущелье. Страшновато было даже разговаривать, так как, казалось, звуки могли разбудить кого-нибудь, притаившегося в тишине. Не было ни жилища, ни следа чего-либо живого.
По общему согласию, без обсуждений, путники решили днем не останавливаться.
Вскоре после полудня Хол догнал Корнуэлла, ехавшего впереди.
— Взгляните туда, — сказал он.
Он указал на узкую полоску неба, видимую между кронами больших деревьев, росших по обе стороны тропы.
Корнуэлл посмотрел.
— Я ничего не вижу. Только одну или две точки. Это, наверно, птицы.
— Я давно слежу за ними, — сказал Хол. — Их становиться все больше. Это канюки. Там что-то мертвое.
— Корова, вероятно.
— Здесь нет ферм, и, следовательно, нет коров.
— Тогда олень или лось.
— Не просто олень или лось. Канюков много, значит, много и падали.
Корнуэлл натянул поводья.
— К чему вы клоните?
— Голова, — сказал Хол, — она ведь откуда-то взялась. Тропа впереди опускается в очередное ущелье. Там прекрасное место для засады. Если нас захватят здесь, ни одному не уйти.
— Но мы уверены, что Беккет здесь не проходил. Ведь он не показывался у Башни, и мы ни разу не встретили никаких следов его отряда: ни отпечатков копыт лошадей, ни остатков костра, ни человеческих следов. Если бы здесь была засада…
— Не знаю, — сказал Хол. — Но там канюки, и их много.
Подъехали Оливер и Снивли.
— Что происходит? — спросил Оливер. — Что-нибудь случилось?
— Канюки, — сказал Хол.
— Я не вижу никаких канюков.
— Точки в небе.
— Неважно, — сказал Корнуэлл. — Они здесь — ну и что? Там просто что-то мертвое. Прошлым вечером, перед тем, как кто-то швырнул в нас голову, слышалось гудение…
— Темный Трубач, — сказал Снивли, — я же говорил…
— Теперь я вспомнил. Но с тех пор так много всего произошло. Кто такой Темный Трубач?
— Никто не знает этого, — ответил Снивли. — Никто никогда его не видел. Его слышат не часто, иногда он молчит годами. Он — предвестник бедствий, и играет всегда перед тем, как происходит что-то ужасное.
— Не говорите загадками. Что именно? Голова — это и есть ужасное? — спросил Хол.
— Не голова, — возразил Снивли. — Что-то гораздо худшее.
— Ужасное для кого? — спросил Корнуэлл.
— Не знаю, — ответил Снивли. — И никто не знает.
— Что-то в этом гудении мне знакомо, — сказал Оливер. — Я думаю об этом все время и не могу вспомнить. Это так ужасно, что я испугался. Но сегодня я вспомнил, частично, одну или две фразы. Это часть древней песни. Я отыскал ее ноты в одном древнем свитке в Вайлусинге. Там была эта фраза. В свитке говорилось, что она дошла до нас от очень далеких столетий. Возможно, это самая древняя песня на Земле. Не знаю, откуда человек, написавший этот древний свиток, мог знать…
Корнуэлл хмыкнул и двинул лошадь вперед. Хол последовал за ним. Тропа неожиданно пошла вниз, как бы уходя под землю, и по обе стороны от нее появились крутые стены. По склонам текли ручейки, кое- где за камни цеплялись мхи, из трещин росли кедры, настолько изогнутые, что казалось, они вот-вот упадут. Отрезанное от солнца, ущелье, по мере того как они в него углублялись, становилось все темнее.
Меж стен ущелья подул ветер и принес запах. И от этого запаха, тошнотворного и сладковатого, у путников пересохло горло.
— Я был прав, — сказал Хол. — Там внизу смерть.
Перед ними был поворот. А за поворотом ущелье кончалось. Впереди располагался амфитеатр — кольцо, окруженное крутыми утесами. Взрыв крыльев — и стая больших птиц оторвалась от пиршества и взмыла в воздух. Несколько отвратительных птиц, слишком объевшихся для того чтобы взлететь, неуклюже отпрыгнули в сторону.
Запах стал резким, как удар кулака в лицо.
— Боже! — воскликнул Корнуэлл.
Он боролся с тошнотой, вызванной видом того, что лежало на каменистом берегу ручья, протекавшего посреди амфитеатра.
Из общей массы мяса и костей выступали отдельные детали — лошади с застывшими ногами, люди. Среди травы скалились черепа, торчали грудные клетки, мягкие животы, как наиболее доступные для еды, были разорваны, виднелись ягодицы. На ветках колючих кустарников развевались клочья одежды. Копье с острием, вонзившееся в землю, торчало наклонившись, как пьяный восклицательный знак. Тусклое солнце отражалось во всех мечах и щитах.
Среди растерзанных лошадиных и человеческих тел лежали и другие, покрытые черной шерстью, скалившие огромные клыки, с короткими хвостами с кисточками, с большими тяжелыми плечами, тонкой талией, огромными лапами, вооруженными изогнутыми когтями.
— Вот где проходил Беккет, — сказал Джиб.
На противоположном конце амфитеатра виднелась уже не тропа, а дорога, которая вела в новое ущелье.
Корнуэлл приподнялся на стременах и оглянулся. Все сидели на лошадях неподвижно, с восковыми от ужаса лицами.
— Мы ничего не сможем тут сделать, — сказал Джиб. — Уедем лучше отсюда поскорее.
— Христианское слово, — сказал Корнуэлл, — чтобы дать им мир и…
— Нет слов, которые помогли бы, — ответил Джиб хрипло. — И нет для них мира.
Корнуэлл кивнул, соглашаясь, и пустил лошадь рысью в направлении дороги. По обе стороны от них били крыльями птицы, которым помешали пировать. Промелькнул хвост вспугнутой ими лисицы.
Выбравшись на дорогу, они оставили бойню за собой. На дороге тел уже не было. А позади них черные птицы начали возвращаться к прерванному пиршеству.
20
Человек находился на вершине хребта, находившегося за амфитеатром, где они наткнулись на последствия битвы. Было совершенно очевидно, что он ждал их. Он удобно сидел у подножия большого дуба, упираясь в ствол, и с интересом смотрел, как они приближаются к нему по дороге.
Рядом с деревом стояло странное сооружение, раскрашенное красной и белой красками, оно стояло на
