'Она перепутала и сожгла не ту записку. Она сделала ужасную ошибку... Сожгла записку, которая могла спасти его, а вместо нее сохранила чек... Эту ошибку уже не поправишь, но чек выдан на предъявителя. Им может быть любой человек. Это еще ничего не значит, потому что он...'
Камерон перевернул бумажку.
– Подпись, – сказал он, – Эстер Холлидей.
Наступила мертвая тишина. Затем вскрикнул Стрикленд:
– Нет! Этого не может быть! Чек не был подписан, когда я взял его! Это не ее подпись! Это невозможно! Она уже была мертва, когда я... Это подделка! Кто-то другой мог...
Вдруг он встретился взглядом с Флоренс. Она была какая-то необычная – холодная, расчетливая, почти торжествующая. Он внезапно прервал начатую фразу, и больше ни слова не сорвалось с его уст.
Камерон опустил руку.
– Вы только что сказали, что она была мертвая, когда вы взяли у нее чек. Естественно, это так и было. Перед тем, как забрать чек, вы должны были убить ее.
Он обратился к своим спутникам:
– Дело ясное, господа! Следы царапин, которые эта леди оставила ему на память – определенно косвенная улика. Мы должны сделать с них пару снимков, пока они совсем не побледнели.
Они помогли Стрикленду подняться. Он не мог без посторонней помощи стоять на ногах. Она же, напротив, продолжала сидеть. На ее губах лежала холодная, застывшая улыбка, которая выражала удовлетворение и утоление жажды. Эта улыбка выглядела ужасней, чем маска смерти на лице Эстер Холлидей.
С умоляющим взором он обратился к Камерону:
– Разрешите мне на одну минутку поговорить со своей женой? Только одну минутку, прежде чем вы меня уведете.
– Мы не можем выпускать вас из поля зрения, мистер Стрикленд. Вы арестованы.
– Ну так здесь, в этой комнате... немного в стороне, пожалуйста...
– Вашу сумочку, миссис.
В виде предосторожности он забрал у нее сумочку на случай, чтобы она не передала ему оружия или яд. Но она не собиралась этого делать. Она была сама своего рода смертельным оружием, своего рода ядом.
Она поднялась и разрешила ему подойти. Она была такая же холодная и такая же очаровательная, как всегда.
– Почему ты так со мной поступила, Флоренс? Я не убивал эту женщину.
Она заговорила очень тихо, так, что кроме него, никто не мог разобрать:
– Я знаю, что ты не убивал ее, Хью. И это было, пожалуй, самой большой твоей ошибкой. Если бы ты это сделал, то твой поступок, наоборот, был бы мне приятен... Тогда я была бы с тобой и стала бы бороться за тебя до самого конца! Но ты этого не сделал, и в этом твоя вина по отношению ко мне, как я уже объяснила... Я не люблю неоплаченных счетов... Ты должен заплатить, Хью! А эти три года унижений стоят дорого, очень дорого...
Где-то позади них послышалось звяканье металла, видимо, кто-то приготовил пару наручников.
Она стояла и улыбалась ему – такая холодная, такая очаровательная, такая невозмутимая.
4. Третья встреча
Была еще ночь, но уже близился рассвет. Проснувшись, она лежала совсем тихо и в отчаянии молилась, чтобы этот день подольше не наступал. Уставившись в темный потолок, думала она о боге войны Марсе, который так быстро разрушил ее счастье.
И пока она молилась, она крепко сжимала его руку. Самую дорогую руку во всем мире.
Некрасивая рука. Неуклюжая, жилистая, мозолистая и с прокуренными пальцами. Но, Бог мой, какая рука!
Она повернулась на бок и поцеловала ее еще и еще.
Зазвенел будильник, но она быстро остановила его. Затем встала с постели, взяла свое платье и нижнее белье и закрылась в крошечной ванной, намереваясь потихоньку одеться, чтобы не разбудить его. Там она начала плакать. Она проливала свои слезы беззвучно, зная, что наступили последние часы перед разлукой.
Потом она подошла к кровати и нежно разбудила его.
– Любимый, – сказала она. – Пора в путь. Война ожидает тебя.
Он открыл глаза и спросонья зевнул.
– Верно, – размышлял он вслух, – сегодня сбор и выступление.
Он вскочил с постели.
– Твой бритвенный прибор наготове на раковине. Лезвие я сменила. И на комоде лежит чистое полотенце.
Это было последний раз, когда она могла позаботиться о нем.
Он принял душ, побрился и оделся. Они сели за стол завтракать.
– Тебе страшно? – спросил он.
– Нет, – сказала она и робко улыбнулась. – А тебе?
Он пожал плечами. Он был правдивее, чем она.
– Прямого страха нет. Я взволнован, как перед экзаменами. Или как в первый день моей женитьбы. Перед ней, а не после.
– Может быть, включить радио? – неуверенно спросила она.
Он с сомнением посмотрел на нее.
– Что могут передавать так рано утром? Мы включим его попозже.
И затем:
– Давай лучше посидим. Только с тобой вместе.
Она вздохнула. Именно этого она и желала. Через некоторое время он положил салфетку на стол.
– Я полагаю, что должен теперь...
– Еще только чашку кофе, – поспешно предложила она. – Только одну чашку.
– А ты?
– Я выпью вместе с тобой.
Она налила ему полную чашку.
Снова она стала молиться. Молилась о чашке кофе так, чтобы он не заметил:
'Ну, еще немного... Продли еще немного. Пусть чашка не опустеет... Пусть свершится чудо!'
Мужество снова покинуло ее.
С завтраком будет покончено. Навсегда. Нет, нет, он снова будет, – она стала быстро думать о чем-то другом и вдруг закрыла лицо руками.
– Нет, не плачь, – попросил он, целуя ее. – Ты должна обещать мне не плакать.
Она подала ему плащ и протянула ему небольшой приготовленный накануне пакет, который он должен был взять с собой.
– Я хочу проводить тебя до железной дороги, – сказала она.
Она решилась обратиться к нему с этой просьбой только теперь, когда он уже уходил, из боязни, что он не разрешит ей.
– Я должен сначала явиться на сборный пункт. Нас собирают там, а затем мы все вместе едем на станцию.
– Хорошо, тогда я провожу тебя до сборного пункта.
– Но товарищи могут подумать...
– Я не стыжусь показать людям, что я люблю тебя.
Это подействовало.
– Ну, хорошо, но только до угла, не до входа.
Они сели в автобус. При посадке она уцепилась за него. Она чувствовала себя, как на дороге к эшафоту. Потом они дошли до угла.
