Я снова приподнял Ромилайу, чтобы он смог заглянуть в отверстие. Парень в соседней комнате дрыхнул без задних ног. Я тяжело застонал. Он открыл глаза, встал и прислушался. Ромилайу заскулил:
— Ясси кмути. Ясси кмути.
Это слово было мне знакомо: загонщики то и дело повторяли его, когда несли раненого Дахфу. «Король умирает». Между прочим, язык варири лёгок для усвоения.
Помощник Бунама открыл дверь на улицу и что-то крикнул в темноту.
— Звать женщин-часовых, сэр.
Я лёг на пол и подал Ромилайу камень.
— Ступай к двери. Если сегодня не сбежим, наша жизнь не продлится и месяца.
Я настроился на убийство. Как ни странно, именно это помогало мне сохранять самообладание. Я с наслаждением представлял, как возьму помощника Бунама — хотя бы его! — за горло. Кто-то вынул из двери одну планку и, посветив в щель фонариком, увидел меня скрюченного на полу. Отодвинули засов. Я завопил, как от боли: «Камень!» — и Ромилайу послушно сунул его между петлями, несмотря на то, что амазонка выставила вперёд острие копья. И тотчас отступил ко мне. Амазонка вскрикнула: я сбил её с ног. Копьё вонзилось в стену. Я мысленно воззвал к Богу: только бы эта железяка не ранила Ромилайу! — и оглушил амазонку ударом камня по голове. При данных обстоятельствах я не мог делать скидок на её пол. Бунам и вторая амазонка попытались захлопнуть дверь, но помешал камень; я успел схватиться за край. Они тянули дверь в одну сторону, я — в другую. Мне удалось ребром ладони — коронный трюк десантников — вырубить вторую амазонку. Потом я в три прыжка догнал кожаного и, злобно зарычав, схватил за горло. Ромилайу взмолился:
— Нет, нет! Не убивать, сэр!
— Какого черта — он же сам убийца! Из-за него мы лишились короля.
— Вы не убивать, — настойчиво повторил Ромилайу, — Бунам не устраивать погоня.
— Ромилайу, моё сердце требует мести!
— Вы мой друг, сэр?
— Позволь хотя бы сломать ему пару рёбер! О да, Ромилайу, я твой друг.
Но и король Дахфу был моим другом. Ладно, не буду ломать ребра, только поколочу.
Но и колотить его я не стал. Просто швырнул, вместе с обеими амазонками, в ту комнату, которая ещё недавно была нашим узилищем, и задвинул засов. Мы ринулись во вторую комнату. Ярко светила луна, так что видимость была отличная. Ромилайу схватил корзину с провизией, а я подошёл к королю.
— Теперь можно идти, сэр?
Я отогнул край савана. Лицо Дахфу раздулось и стало комковатым. Жара быстро делала своё дело. При всей любви к королю я был вынужден отвернуться.
— Прощайте, король.
И вдруг меня словно что-то толкнуло. Маленький лев отчаянно брызгал слюной. Я вернулся и подобрал его.
— Что вы делаете, сэр?
— Он пойдёт с нами.
ГЛАВА 22
Ромилайу начал было протестовать, но я был твёрд в своём решении оставить щенка у себя. Тот тихонько урчал и скрёб мне грудь коготками. Я сказал:
— Дахфу был бы рад, если бы узнал, что я взял львёнка. Должен же он продолжить существование — в той или иной форме! Неужели не ясно?
Ромилайу возразил: скорее всего, зверёныш — отпрыск того самого льва, что убил короля. На меня это не подействовало.
— Если уж я пощадил ту сволочь… Ромилайу, не будем попусту терять время — я не оставлю львёнка. Слушай, ведь я могу нести его в шлеме. Ночью он не нужен.
Ночная прохлада помогла мне справаться с лихорадкой. Яркий лунный свет освещал окрестности до самого горизонта.
В конце концов Ромилайу уступил, и наш побег начался. Из лощины мы взобрались на покатый склон холма и устремились в горы, прямой дорогой на Бавентай. До рассвета мы покрыли почти двадцать миль.
Без Ромилайу я не продержался бы и пары дней из тех десяти, что потребовались нам для достижения своей цели. Он умел отыскивать воду и знал, какими корешками и насекомыми можно подкрепляться. Когда картошка вышла, пришлось перейти на червей и личинки жуков.
— Тебе следовало бы стать инструктором по выживанию в Вооружённых Силах, — сказал я Ромилайу. — Ну, вот я и питаюсь саранчой, как Святой Иоанн. «Глас вопиющего в пустыне».
Но с нами был ещё львёнок, которого нужно было кормить и лелеять. Мне приходилось размельчать ножом на ладони червей и личинки жуков, чтобы угощать мясным пюре маленького хищника. Днём, когда мне был нужен головной убор, я засовывал его под мышку или тащил на поводке, а ночью он спал в шлеме, по соседству с бумажником и паспортом — точил зубы о кожу до тех пор, пока не сгрыз целиком. Пришлось спрятать паспорт и четыре тысячедолларовых купюры во внутренний карман трусов.
Мои щеки ввалились; разноцветные усы торчали во все стороны. Я подчас вёл себя как ненормальный и нёс всякий вздор. Или садился и играл с львёнком, которого назвал Дахфу. Ромилайу занимался припасами. У меня на это не хватало ума. Зато, когда доходило до серьёзных вещей, мой мозг работал с поразительной чёткостью. На ночь я пел львёнку в качестве колыбельных «Пьеро», «Мальбрук в поход собрался» и прочие песенки из своего детства. Я очень боялся — а Ромилайу надеялся, — что малыш не выдержит такой жизни, заболеет и умрёт. Однако Бог миловал. У нас были копья, и Ромилайу удалось подстрелить несколько птиц. Однажды мы подбили даже пернатого хищника и устроили пир.
И наконец на десятый день путешествия (так сказал Ромилайу, сам я потерял счёт времени) мы добрались до Бавентая. Белые, как яичная скорлупа, каменные стены и бронзовые арабы с удивлением созерцали нашу материализацию на подступах к городу. Я, на манер Черчилля, салютовал всем и каждому поднятием двух пальцев (знак победы), время от времени разражался хриплым смехом и поднимал в воздух за шкирку маленького Дахфу — напоказ молчаливым мужчинам в чалмах, женщинам, у которых не было видно ничего, кроме глаз, и темнокожих пастухов.
— Оркестр сюда! — крикнул я всем сразу. — Музыку!
Вскоре я провалился в забытьё, но перед этим успел взять с Ромилайу торжественное обещание позаботиться о маленьком звере.
— Он для меня — Дахфу. Пожалуйста, Ромилайу, пусть с ним ничего не случится! Это меня убьёт. Я не угрожаю тебе, старина, я так слаб, что могу только умолять.
Ромилайу заверил меня, что мне не о чем беспокоиться.
— Во-кей, сэр.
— Видишь, я научился умолять. Я уже не тот, что прежде.
— Минуточку, Ромилайу, — окликнул я его с кровати (мы остановились в чьём-то доме). — Скажи мне — это судьба?
— Что, сэр?
— Настоящее. Смысл. Высшая справедливость. Рано или поздно она обязательно наступит. Я — не то, чем воображал себя.
Ромилайу хотел сказать что-то утешительное, но я продолжил:
— Не надо меня утешать. Потому что сон души взорван, и я стал самим собой. И без всякого там пения мальчиков в церковном хоре. Но вот что хотелось бы знать. Почему за это нужно бороться? Ничто не требует от человека стольких трудов и борьбы, как обретение себя. Мы обрастаем болячками…
Я прижал к груди львёнка, отпрыска моего лютого врага, и, уже засыпая, пробормотал Ромилайу:
— Не подведи меня, дружище.
Я передал ему львёнка и отключился. Это был сон не сон, обморок не обморок, с галлюцинациями и
